На плоту через океан
Шрифт:
Тысячи плотов плавали по морям и океанам до вас, но вы не уступите самым лучшим из них. Я не раз видел, как вы ускользали от волн, готовых уже вас поглотить. Мы плывем навстречу ураганам, в те широты, где они зарождаются, и отлично знаем, что ждет нас впереди. И, если ураганы обрушатся на вас, вы одержите победу, хотя, вероятно, потеряете паруса, оснастку и каюту. Возможно, выживет и Микки. Быть может, и я уцелею, привязав себя к бревнам, и выйду живым из борьбы.
Перед отплытием я пытался застраховать свою жизнь в Лондонском страховом обществе Ллойд, но там отказались это сделать. Все думали, что я отправлюсь к праотцам. Корреспонденты крупного американского агентства печати сфотографировали меня в момент отплытия. Зачем? Чтобы иметь обо мне материал на случай, если я не вернусь, сказали они моей жене.
"Что ж, снимайте, снимайте, но он все равно вернется!" — ответила им Тедди.
Тут корреспонденты смущенно потупились.
"Они не знали тебя, Бил", — говорила она мне впоследствии.
А я сказал ей, что они не знали моих "Семи сестричек". Тогда я только верил в них, но теперь, день и ночь стоя у штурвала, я хорошо изучил эти бальзовые бревна, все время чувствовал их у себя под ногами; они двигались как живые, словно тюлени, рожденные для плавания в океане.
Глава X. Длинный Том следует за мной
10 июля. По навигационному счислению мое местоположение: 3°26' южной широты и 88° западной долготы. Волны и ветер умеренные. Небо сильно затянуто тучами. По карте я определил, что мой плот находится в ста пятидесяти милях юго-восточнее острова Санта-Мария, самого южного из Галапагосских островов. Я намереваюсь обогнуть этот остров, держа курс на норд-вест-тень-вест.
Стадо дельфинов плыло за плотом, но мне ничем не удалось их приманить, и придется подождать, пока на плот залетят летучие рыбы. Великолепные дельфины длиной от трех до пяти футов, с золотистыми хвостовыми плавниками, стремительно носились вокруг плота, как голубые призраки. Иногда глаз даже не мог уловить их движения. Обычно они находились под плотом, но выскакивали из воды, когда что-нибудь привлекало их внимание. Иногда они плыли за кормой, причем более крупные — у самой кормы, а те, что помельче, — подальше от нее. Они отличались изяществом форм и движений, порой их тела отливали голубизной. Иногда дельфины исчезали, сливаясь с глубокой синевой океана.
В последнее время вблизи появились и акулы; одна из них особенно долго следовала за плотом. Я назвал ее Длинным Томом. Это был великолепный экземпляр длиной около девяти футов, коричневого цвета, с плавниками, окаймленными белой полосой. Длинный Том был похож на стратосферный самолет и плыл так близко от плота с правой стороны кормы у штурвала, что к нему, пожалуй, можно было бы дотронуться [?!]. И днем и ночью он находился около плота. Вначале его присутствие беспокоило меня, но потом я привык. Если бы я упал за борт, то не успел бы погрузиться в воду, как его зубы вонзились бы в меня.
Однажды ночью, чтобы проверить, здесь ли Длинный Том, я бросил за борт летучую рыбу. Он был здесь. В темноте мелькнули дугообразные плавники: акула схватила рыбу и исчезла.
Я жил какой-то фантастической жизнью. Казалось, я нахожусь на островке, плывущем по водным просторам.
Живя посреди океана, я должен был принимать от него и хорошее и дурное. Я был наедине с природой.
Питаясь каньибуа, ячменной мукой и патокой, я чувствовал себя хорошо. Вначале желудок у меня сжался от этой пищи, но затем освоился с ней. Лучшее время для еды было утро. Чтобы насытиться, мне хватало одной — двух столовых ложек пасты, иногда в течение суток мне приходилось питаться каждые три — четыре часа, как этого требовала работа. Обычно я ел сахар днем, но, почувствовав усталость, ел его в любое время, особенно же перед тяжелой работой. Порой я съедал до полуфунта сахару.
С каждым днем дела шли все лучше, и я был доволен скоростью плота. Каждый день я обучался плаванию на плоту. Нервное напряжение, вызванное долгими месяцами подготовки, постепенно проходило.
Я становился все спокойнее, хотя и знал, что приближается сезон ураганов. Теперь зависело только от ветра, достигну ли я берега до того, как наступит дурная погода. Если в шторм я потеряю парусное оснащение, то буду вынужден дрейфовать, отдавшись на произвол судьбы. Могло случиться, что этот дрейф будет продолжаться годы... Я был готов ко всему, и возможность такого дрейфа не пугала меня.
Долгое общение с морем породило во мне уверенность в себе, и я научился сохранять спокойствие в любую погоду. Человек думает, что знает море, знает, на что оно способно. На что оно способно! В мгновение море может разрушить все созданное руками человека, разбросав обломки. Между рассветом и сумерками оно может изменить лицо и историю Земли. Маленький человек на плоту, океан держит тебя в своей ладони — тебе ли тягаться с ним!
Все глубже и глубже погружаюсь я в состояние обособленности, и это странное отрешение от мира, оставленного мною, я замечаю с первого дня пребывания в открытом океане. До сих пор не могу полностью осознать, что происходило со мной.
Никогда раньше я не испытывал такого состояния. Временами это меня немного тревожило, и я старался возбудить в своем мозгу воспоминания, с помощью которых смог бы вновь перекинуть мост в прошлое и обрести мир, который покинул. Но мост был разрушен. Мой мозг, как и мое тело, блуждал в пространстве без признаков берегов.
Возможно, что это была реакция на то сильное нервное напряжение, которое я перенес во время долгих месяцев подготовки к путешествию. Возможно, что тогда я держался только усилием воли, а теперь во мне все освобождалось. Счастливое забвение — оно исцеляло и делало меня независимым. Каждый день передо мной возникало много задач, и они быстро разрешались, если зависели только от меня. Здесь не было затаившихся недругов, не было бесконечного количества мелких забот, досаждавших мне на земле. Существовала только природа, которая, даже нанося удары, укрепляла меня, разрушая только невежество, слабость и безверие...
До сих пор погода была довольно ветреная. Когда море волнуется, оно являет собой внушительную, мрачную и грозную картину. Оно темнеет, и волны вздымаются холмами. Как красивы и величественны эти горы, несущиеся в водной пустыне!
Плавание ночью... Кругом был такой шум, как будто плот очутился среди бурунов близ скалистого берега. Волны непрестанно разбивались о бревна. Стоя у штурвала, я чувствовал, как натягивались связи, но все же плот уверенно разрезал в темноте волны. Какой ветер! Такелаж мог пострадать, но я не уменьшал парусов. Я хотел испытать прочность своего плота. Я полагал, что он основательно построен и выдержит напор ветра и волн.
Несмотря на это чувство уверенности, я внимательно наблюдал за напряжением оснастки. Я захватил с собой только один комплект парусов и совершил изрядную оплошность, которая может повлечь за собой полное поражение, бесконечный дрейф. Я готов был каждую минуту спустить рею и дрожал от волнения, подобно "Семи сестричкам", сотрясавшимся под ударами волн.
Помню, как, еще будучи мальчишкой, я плавал в 1909 году на паруснике. Однажды мы огибали в бурную ночь мыс Горн. Внезапно мы увидели два четырехмачтовых барка, которые появились, как белые призраки, из мглы; они уносились один за другим под всеми парусами от надвигающегося шторма. Нестись в такой шторм! На каждом из них к штурвалу было привязано трое рулевых, а четвертый следил за курсом, так как поворот хотя бы на один румб грозил поломкой мачт. Волны вышиной с дом катились им вслед, готовые обрушиться на корму. Это были волны смерти, известные каждому моряку.