На поле овсянниковском(Повести. Рассказы)
Шрифт:
А жизнь в госпитале шла своим чередом… Случались события и комические, и драматические, и трагические. Трагическими были всегда смерти раненых. И хотя почти каждый день кто-то умирал, привыкнуть к этому было невозможно. Особенно когда умирали твои больные, за которыми ты ухаживала, у которых просиживала ночи, к которым привыкла… И я всегда ревела. Умирали молодые, сильные, красивые, которым жить бы и жить, и примириться с этим было нельзя.
Но наряду с этим были случаи смешные. Самые чудеса творились с ранеными, у которых были повреждены периферические
— Ниночка! Укрой меня чем-нибудь. Не могу! Страшно!
Ну я, конечно, умирая от смеха, покрываю его лицо полой своего халата (чем же еще?), а он весь дрожит как осиновый лист. Так и ехали. Вышли, а он и сам засмеялся, не понимая, отчего ему вдруг стало страшно.
Некоторые высоты боялись, по лестнице ходили, прижимаясь к стенке, и не дай бог, если к перилам подвести, — тоже вопль ужаса и боль во всех местах.
А был один, который на дню несколько раз просил обливать его водой, что мы все и делали с удовольствием и смехом. Наберем в рот воды и обрызгиваем его, как белье перед глаженьем.
Конечно, сейчас думаешь, ну чего же смешного в этом было? Ведь больно людям. Но тогда нам, смешливым девчонкам, достаточно палец было показать, чтоб мы начинали помирать со смеху.
Случались и драмы. Любовные, конечно. Лежал у нас один капитан. Молодой, лет двадцати пяти, красивый. И была у нас очень серьезная, тихая сестра Оля. Тоже очень хорошенькая, умненькая, из интеллигентной семьи.
Она была не из тех, кто мог крутить роман с кем угодно. Очень положительная была девушка. Но она этого капитана полюбила по-настоящему. Когда он почти выздоровел, она водила его к себе домой показывать родителям, и мы все думали, что вот-вот они поженятся.
Но вот в один распрекрасный момент появляется у нас в госпитале, в проходной девица в военной форме и спрашивает этого капитана. И как нарочно, оказалась тут и Оля. Ну, девушку, конечно, спрашивают, кто она? Она отвечает — жена и документ показывает.
Что тут с Олей было! Уж не знаю, произошло ли у них объяснение, но капитан через день выписался и уехал, а Оля… бедная Оля оказалась на третьем месяце…
Мы все ей, разумеется, очень сочувствовали, только вальяжная Клавка изрекла по этому поводу:
— Вы все дуры. Сколько раз я вам говорила, не верьте мужикам. Вот я им не верю ни на грош, и такого со мной никогда не случится.
И верно, Клавка-то бедрами крутила изо всех сил, но никому ничего лишнего не позволяла и не позволит — это точно!
А наша старшая на очередной пятиминутке не преминула съязвить.
— Если такое случилось с такой серьезной девушкой, как Оля, — сказала она, — то что же можно ожидать от других… — Она сделала многозначительную паузу, уставилась на меня, а потом добавила: — Я, конечно, не буду указывать пальцем…
Моя голова заработала, как бормашина, в ней что-то загудело, завертелось, и я выдала мгновенно:
— Зато, к счастью, некоторым из нас это абсолютно не грозит. Я тоже не буду указывать пальцем.
Девчата засмеялись, а я победоносно вышла, вильнув бедрами на Клавкин манер, благо они тоже у меня есть, подчеркнув тем самым отсутствие оных у нашей Аллочки.
На танцы я продолжала ходить, но они что-то потеряли для меня то значение, какое имели раньше. Стала как-то равнодушней к ним, а танцевала, меняя партнеров, никому не выказывая предпочтение. Несколько раз танцевала и с Артуром. Ему скоро выписываться.
— Ну, как ваш роман… в письмах? — спросил он.
— Продолжается, — кивнула я. — Очень интересно.
— Юра умный, хороший парень, — подтвердил еще раз Артур.
— Вы тоже, — не удержалась я, памятуя о его благородстве.
Он прижал меня на какое-то мгновение, но сразу же отпустил.
— Я завтра, наверно, уже уезжаю. И мне некого будет вспоминать, кроме вас. Проводите меня?
— Конечно, — не задумываясь, согласилась я.
— Тогда у меня просьба.
— Какая?
— Вы… вы разрешите мне поцеловать вас на прощание?
Я немного смутилась.
— Разве у вас здесь никого нет?
— Никого.
— У вас в отделении очень милые девушки.
— Мне никто не нравился.
— Ой ли? Что-то не верится. У вас там Анечка такая хорошенькая. Я бы на вашем месте обязательно влюбилась.
— У меня есть девушка… дома… в Эстонии. Правда, я не знаю даже, жива она или нет… — сказал грустно Артур.
— Мне не жалко, конечно, — заколебалась я, — но… Ведерников и ваша девушка… Разве это не будет изменой?
— Какая измена, Ниночка. Просто товарищеский поцелуй на прощание. Ведь я скоро буду на фронте.
— Ладно, я подумаю, — решила я и досказала: — Но я должна буду написать об этом Юре.
— Конечно, Ниночка, — улыбнулся Артур.
Мне, конечно, он немного нравился, этот Артур. Особенно его улыбка. Ладно, утро вечера мудренее, подумала я, до завтра еще уйма времени. Но этот вечер я протанцевала только с Артуром. Чего уж, раз человек уезжает на фронт…
На другой день Артур в отглаженной гимнастерке с ослепительно белым подворотничком зашел ко мне в отделение.
— У вас есть время меня проводить? Вы не раздумали?
— Нет, нет. Пойдемте. — И мы стали спускаться по лестнице.
— Вы надумали? — спросил он, грустно улыбаясь.
— Что?
— Уже забыли?
— Ах, да. Вспомнила! Ну, хорошо, раз вы уезжаете. Была не была.
У самых дверей, когда мы миновали швейцара, Артур приобнял меня и поцеловал далеко не товарищеским и далеко не братским поцелуем. У меня захватило дух, сердце заколотилось, и я в смятении рванулась из его рук. Он не стал меня удерживать, а стоял передо мной тяжело дыша и почему-то очень побледневший.