На пользу и славу Отечества (с илл.)
Шрифт:
Немалых трудов стоило ему добиться разрешения иметь хотя бы самые простые инструменты. Начал строить модели. Дивились все: что это он колясочки да повозочки какие-то делает? Для чего? А Леонтий Лукьянович занимался не пустяками. Замыслил он построить коляску, в которую не надо было бы запрягать лошадей. Сел в нее – и поехал.
В те времена еще не существовало двигателя, который годился бы для такой коляски. Беден был в этом отношении позапрошлый век. Шамшуренков решил использовать мускулы самих ездоков. Два человека должны были стоять сзади, на запятках коляски и, переступая, нажимать на педали. Место же для пассажиров предусматривалось впереди.
«Такую коляску, –
Он заверял, что «самобеглая коляска» может быть готова «со всем совершенством» всего через три месяца. За правдивость этих слов Шамшуренков готов был ручаться своей жизнью. Да и проверена была конструкция на опытной коляске, которую он соорудил, таясь. «Только оная, – признавался изобретатель, – за неимением к тому достаточных железных инструментов в сущем совершенстве быть не могла, а ход небольшой был же».
Весть о «новом и весьма курьезном художестве» докатилась до Петербурга. Оттуда пришло распоряжение: прислать Шамшуренкова в столицу, пусть сделает обещанную коляску.
Весной 1752 года Леонтий Лукьянович, которому было тогда уже шестьдесят четыре года, в сопровождении солдата на подводе отправился в далекий путь. Он спешил, и до Петербурга добрался всего за две недели.
В столице ему отвели место на «мастеровом дворе». Он попросил дать необходимые материалы: пять пудов сибирского железа, стали английской, «самой доброй», двадцать фунтов толстой железной проволоки, лучшего рыбьего клея, сыромятной кожи, смазочного сала, гвоздей. Все это Шамшуренкову было дано. Дали ему и помощников – «слесарных, кузнечных и прочих художеств мастеров». Видно, и в самом деле устройство коляски настолько сложилось, что уже в начале сентября, за обещанные три месяца, она была полностью готова.
Принимала ее особая комиссия. «Самобеглая коляска» бодро катилась по ровной дороге. Легко шла она и в гору, не слишком крутую. Шамшуренкова наградили пятьюдесятью рублями и отправили домой.
Что сталось с коляской? Кто на ней ездил? Этого никто не знает.
«Могу подвести Волгу к Москве»
Теперь Леонтий Лукьянович уже никак не мог жить без творческой работы. Новые замыслы теснились в его голове. А что если придумать сани, на которых можно было бы ездить не только зимой, но и летом без лошадей? Изобрел он такие полу-сани, полу-коляску.
Дальше задумался: как устроить путемер, прибор, который указывал бы пройденное расстояние? Сделал и путемер. Он отсчитывал до тысячи верст, и на каждой версте звонил колокольчик.
Не забыл Леонтий Лукьянович и свою самобеглую коляску, размышлял, как сделать ее еще лучше. Он писал в Петербург: «А хотя прежде сделанная мною коляска находится и в действии, но токмо не так в скором ходу, и ежеле позволено будет, то могу сделать той прежней уборнее и ходу скорее и прочнее мастерством».
Все смелее и смелее становились замыслы у талантливого изобретателя, до всего доходившего, как он писал, «своею догадкою». Последние его проекты можно назвать просто грандиозными. Он планировал, например, провести канал от Волги до Москвы-реки. Дальше еще больше, еще смелее. Он предложил устроить «подземную колесную дорогу». Сегодня мы бы сказали – метро. Вот как далеко смотрел и видел этот простой русский крестьянин!
«Для
Андрей Константинович Нартов
1693-1756
«Личный токарь Петра I»
Когда Леонтий Шамшуренков строил свой «снаряд» для подъема громадного колокола, он, наверное, видел хмурого седого человека, внимательно следившего за ходом строительства. Это был Андрей Константинович Нартов – знаменитый механик, «личный токарь» Петра I, с которым мастер впервые повстречался здесь, в Москве, юнцом. В тот памятный для него день он так был увлечен работой, что не заметил, как сзади подошел высокий человек в богато расшитом камзоле и тяжелых ботфортах. Только услышал:
– Отменно работаешь! Зело!
Андрей Нартов повернулся и увидел Петра I.
– Дай-ка и я попробую.
Андрей отошел в сторону, и царь, как был в красном камзоле, стал точить.
Отсюда, с третьего яруса Сухаревой башни, далеко была видна Москва. В башне размещалась школа математических и навигационных наук.
На способных людей у Петра I глаз был зорок. Приглянулся ему и Нартов. А тот от года к году все больше и больше проявлял себя в «токарном художестве», и не было ему в Москве равных.
Санкт-Петербург, новая столица, тогда еще строился. Работные люди валили лес. В болотные топи вбивали тяжелые сваи.
Между Невой и Фонтанкой, в саду, украшенном мраморными статуями, вырос Летний дворец Петра I – небольшое двухэтажное здание с позолоченным флюгером на крыше.
Среди многих ремесел, которыми владел Петр I, токарное дело было его самым любимым. В Летнем дворце он велел устроить токарню. Царь вспомнил московского мастера, приказал:
– Вызвать его в Петербург. Станет он моим личным токарем, будет обучать меня.
Удивительным местом была эта токарня. Нередко здесь обсуждались важные государственные дела. В токарне Петр I принимал иностранных послов. И почти всегда при этом бывал Нартов. Он вспоминал, как в токарне суровый царь «за вины знатных людей дубиною подчивал».
Заходить в токарню без спроса, без предупреждения разрешалось далеко немногим. Даже любимцу Петра I князю Меншикову это не позволялось. Однажды Нартов не пустил князя в токарню.
– Хорошо же, – пригрозил Меншиков. – Попомнишь это!
Петр I узнал об угрозе. Рассмеялся:
– Посмотрю, кто дерзнет против токаря моего. Подай-ка, Андрей, чернила и бумагу.
Быстро написал что-то и вернул бумагу Нартову. Там было написано: «Кому не приказано или кто не позван, да не входит сюда, дабы хотя сие место хозяин покойное имел».
– Вот тебе оборона. Прибей сие к дверям. А угрозы не бойся.
Токарные махины