На пороге Белых Врат

– И все из-за какого-то каприза, - пробормотал Мартис Бран, тщетно пытаясь найти среди бочек и канатов место, куда можно было бы надежно пристроить сверток с погребальной урной. Старый бриг "Трепет" покачивался на волнах, палуба выгибалась дугой и норовила поставить подножку, желудок болтало туда-сюда. А чародей - мастер Суахим, раздери его дхервы - посмеиваясь, называл все это "славной погодкой"!

– Из-за одного лишь каприза мертвой взбалмошной бабы...

– Следи за языком, головастик, - немедленно отозвался Суахим Тарнак.

Голос из-под маски, скрывавшей лицо чародея, звучал сипло, но слух чародейский ослаб отнюдь не настолько сильно, насколько утверждал сам Суахим: что для его ушей не предназначалось - то чародей прекрасно слышал. Зато всего остального, якобы, не замечал, и достучаться до его совести -

– Прошу меня простить, мастер.
– Мартис опрометчиво попытался изобразить поклон, отчего его едва не вывернуло.

Конечно, стоило следить за языком, а еще лучше было бы попросту придержать язык за зубами. Но проклятая болтанка сводила с ума, и слова выплескивались изо рта, будто сами собой.

– Премного виноват, мастер Суахим, но не изволите ли вы объяснить все же - зачем?! Какая ей разница, где и как ее пепел развеют! А мне пришлось... через все это... Зачем, скажите, неба ради? Она что, придавала значение всяким старинным суевериям? Так это же чушь! Или нет? Мастер!!!

Мартис мысленно застонал: мастер Суахим Тарнак, "Суахим, Обнимающий Ватер", Первый Страж Белых Врат двумя пальцами поправил маску, по обыкновению не удостоив его ответом. Или этот жест и был ответом? Что-нибудь вроде: "Нельзя быть таким идиотом, даже если ты головастик!"

Последний вопрос и впрямь звучал не слишком-то умно: как Мартис слышал от покойной ныне госпожи-наставницы, в прошлом - еще в ту пору, когда плавали на крохотных суденышках с парусами из листьев оджи - жители побережья верили, что в туманах за Белыми Вратами, исполинскими скалами на входе в бухту, лежат земли мертвых. Но сейчас карта пестрела названиями островов и континентов, населенных чудными в одеждах и речи, а, в остальном, почти что обыкновенными людьми, и это, безусловно, низводило старинные верования до страшных сказок для непослушной малышни. Однако Мартис уже не знал, что и думать. Он больше был не в силах ни над чем думать, он определенно сходил с ума - если, конечно, уже не потерял разум - и было, раздери все это дхервы, от чего! Солнце клонилось к закату и уже золотило воду, дул крепкий ветер, но все равно стояла жутчайшая жара - градусов сорок по шкале Хенера, или больше того. Искусственный человек, полуживой, вальяжно устроился на канатах, не замечая ни жары, ни качки; немертвые матросы работали складно и споро, шлепали по палубе босыми ступнями и щеголяли синющно-коричневыми торсами, радовали глаз рубцами смертельных ран. Немертвые! То есть, мертвые, но не совсем... И жару они замечали, и говорить могли самовольно - иногда. Когда-то немертвые тоже представлялись ему не более, чем сказкой, а полуживые - те казались таковой совсем недавно. Раз две сказочки сбылось, почему бы не сбыться третьей?

"Знай я, что все так обернется - из Сырьяжа бы ни ногой, небом клянусь!" - Мартис сильнее растянул ворот рубахи, утер взмокший лоб рукавом. Все тело зудело, то ли от пота, то ли от прикосновений невидимых глазу существ, именуемых в чародейских книгах дхервами - которые были везде, но которых, в то же время, и вовсе не было. Что дхервы могут одновременно и быть, и не быть, Мартис давно принял на веру, а почему их так много рядом с немертвыми и что эти немертвые вообще такое - этими вопросами он терзаться уже перестал: от раздумий только дурнота крепче скручивала, а расспрашивать Суахима было все равно, что самих немертвых. Если даже их удавалось на минуту-другую отвлечь от работы, они отделывались от Мартиса многозначительным мычанием или обидными шуточками. Бездельничали на палубе "Трепета" только трое: Суахим, приказы за которого на мостике отдавал "капитан Брэл", тощий немертвый в кожаном жилете на голое тело и с багровым рубцом от веревки на шее, сам Мартис и - да разверзнись над ним небеса!
–  полуживой Оглобля, не отстававший от него с той минуты, как он получил завещание. Ну и госпожу-наставницу Алгу, пожалуй, стоило посчитать. Теперь в том не было ее вины - пребывая горсткой пепла, занять себя она ничем полезным не могла - но и при жизни госпожа Алга Мараин, "Алга, Говорящая-с-Камнем" никогда не упустила бы случая побездельничать. Урна с прахом неприятно оттягивала руки.

– Видел бы ты себя со стороны, головастик, - просипел чародей.
– Неужто не хочешь расставаться?

– Небом клянусь, дай мне волю, я бы!..

– Что - "ты бы"?..

– Ничего, - буркнул Мартис.
– Извините, мастер.

Он готов был побиться об заклад - чародей, если у него еще оставались губы, ухмылялся сейчас шире, чем его маска. Смешно, что уж там: незадачливый подмастерье мечется по палубе, прижимая к груди спеленутый сверток с урной умершей наставницы, точно младенца. Мартис с превеликим удовольствием избавился бы от покойницы на первой же свалке - ну или не на свалке, так и быть, но на первом же пристойном кладбище - точно бы прикопал!
– однако не складывалось как-то, к тому же, рядом все время ошивался Оглобля, сколь же надоедливой, столь же и бесполезный: не то что пожитки - даже треклятую урну заставить его нести было невозможно.

– Ты же не хочешь сказать, что предпочел бы высыпать мою бедную подругу на какую-нибудь клумбу, головастик?
– не отставал чародей. В голосе его послышались незнакомые нотки, и Мартис, несмотря на жару, почувствовал, как по позвоночнику пробежал холодок. Суахим-"Обнимающий Ветер", в отличие от капитана Брэла и Оглобли, был пока еще в полной мере жив, но общество его было лишь немногим приятней общества его немертвой команды.

Чародей опирался на тяжелую трость темного дерева с рукоятью в форме рыбьей головы, и Мартис мог только гадать - издавна ли был он хром, или же хромота была еще одним следствием убивавшей его болезни. Несмотря на жару, парусиновые брюки чародея были заправлены в сапоги, куртка застегнута до ворота и шея, кроме того, обмотана платком, а кисти обтянуты перчатками. Из-под глухой маски из прессованной рыбьей кожи с вытравленным на ней ухмыляющимся лицом виднелись лишь черные с проседью пряди волос. "Бич некромантов" - так этот недуг называли кратко, а по-ученому - исходом клятвы или как-то вроде того. При инициации некромастера покрывали тело письменами древней клятвы Порога, отдавая немертвым за службу частицу своей жизни, но, если мастер-чародей не соблюдал осторожность или проявлял чрезмерную щедрость, то Клятва поглощала его жизнь. Или не клятва, а немертвые, или не поглощала, а просто вот так вот выходило... Или не так, а эдак, но, в конечном счете, чародей умирал, истлевая заживо - как брошенная на лавке книга под дождем и солнцем - но сохраняя до последних дней власть над немертвыми и физическую силу; или что-то одно из этого? Теперь разузнать точнее было не у кого, а когда еще была возможность, Мартис - на что теперь досадовал - мало интересовался подобным. Но в чем у него никаких сомнений не было, так это в том, что Суахим, если пожелает, расправится с ним безо всякого труда: на это нехитрое злодеяние остатков его могущества наверняка хватит.

– Что вы, какая клумба, как можно! Я никогда и не думал ни о чем подобном, - с видом оскорбленного достоинства заявил Мартис.

– Не верю!
– Чародей грохнул тростью о палубу.

– Почему?
– сдавленно пискнул Мартис, живо представляя себя болтающимся на рее.
– Я бы никогда...

– Потому что знаю Алгу!

У Мартиса отлегло от сердца: то, что он сперва принял за угрозу, оказалось сдержанным смешком. Мастер Суахим изволил шутить, и веселье скрежетало в обезображенном болезнью голосе.

– Отчасти жаль, что ты не последовал этому неразумному порыву, головастик.
– Чародей повернулся к нему.
– Любопытно, что выросло бы с таким удобрением? Сходу на ум, кроме пустырной колючки, приходит лишь каюбала ядовитая...

Краем глаза Мартис с удовольствием отметил, как дернулся Оглобля: непочтительности в адрес госпожи-наставницы Алги полуживому не нравились.

– Но, мастер Суахим, раз вы так говорите... Зачем тогда вам себя утруждать из-за этой ее дурной шуточки?
– осмелев, решил еще раз попытать счастья Мартис.
– Какого дхерва мы не прохлаждаемся в теньке на берегу, а идем к Вратам?

Чародей пожал плечами и отвернулся к воде. В оранжевом свете заката пряжки на рукавах его куртки отливали золотом.

– Я правда не понимаю, мастер. Ни дхерва не понимаю. И вас не понимаю...
– сказал Мартис ему в спину, на этот раз, ничуть не греша против истины.

Не только пышные проводы Алги, но вся история с "клятвой Порога" представлялась ему какой-то нелепицей; знания его в этом вопросе были исчезающе малы, поскольку он никогда и не стремился их получить. Клятвы, договоры, цены, обязательные к уплате - все это, по мнению Мартиса, годилось для примерных маменькиных сынков, да для торговцев, но отношения ни к тем, ни к другим он иметь не желал. Слишком много правил и непреложных истин, слишком мало неопределенности. Куда более по нраву Мартису был старый-добрый четырехкарточный ренк, игра, в которую в его родном Сырьяже резались все, от мала до велика, от старух до солдат. В ренк любой сосунок при должном везении мог обобрать отличного игрока, что добавляло остроты и что Мартис находил для себя весьма утешительным: шанс выкрутиться в ренке оставался всегда, как бы плох ни был первоначальный расклад; исход игры никогда не был предопределен заранее. Немного мастерства, наблюдательность и щепотка удачи - таков был, по мнению Мартиса Брана, верный рецепт жизни нескучной и счастливой. Им Мартис и руководствовался, полагая клятвы, договоры и тому подобное бумагомарательство прямой дорожкой к неприятностям. Но неопределенности на тропе чародейства оказалось слишком уж много. Одни дхервы, которые и были, и не были, чего стоили... Море - треклятое море!
– треклятой неопределенности.