На последнем берегу
Шрифт:
Моряк кивнул.
— Я сегодня поразведаю в городе, может, и найду колеса. Если они дорого обойдутся, вы не против?
Фермер покачал головой.
— Были бы хорошие, не подвели. Главное, чтоб резина была надежная, прослужила до конца. Вон как у ваших.
Моряк снова кивнул:
— Я сегодня поищу.
— Для вас это лишние концы.
— Туда я могу подъехать трамваем. Никаких хлопот. Слава богу, у нас есть бурый уголь.
Фермер обернулся к все еще работающему сепаратору.
— Что верно, то верно. Хороши бы мы были без электричества. — Он ловко подставил под струю сливок пустой бачок и отодвинул полный. — Скажите, мистер Холмс, ведь для добычи угля в ходу большие машины, верно? Бульдозеры и всякое такое? — Холмс кивнул. — Так откуда же на это берется горючее?
— Я тоже спрашивал, — сказал Питер. — Его выгоняют прямо на месте из бурого
— Да ну! — Фермер помолчал, соображая. — Я подумал было, если угольщики могут гнать горючее для себя, так и для нас понемногу могли бы. Нет, не выйдет, уж больно высока цена…
Питер взял бидоны с молоком и сливками, поставил в прицеп и отправился домой. Доехал он в половине седьмого. Принял душ, облачился в форму, которую ему почти не случалось надевать с тех пор, как он стал капитан-лейтенантом, наскоро позавтракал и покатил на велосипеде под гору — надо поспеть к поезду 8:15, тогда прежде, чем явиться к начальству, он сумеет поискать в магазинах мотоциклетные колеса.
Он оставил велосипед в гараже, который в былые времена служил прибежищем его маленькой машине. Гараж этот больше не обслуживал автомобили. Вместо машин тут оставляли лошадей, лошадей держали главным образом деловые люди, которые жили за городом; они приезжали верхом, в бриджах и пластиковых плащах, лошадей оставляли в бывшем гараже, а к центру добирались на трамвае. Бензоколонки заменяли им коновязь. По вечерам они возвращались трамваем из центра, седлали лошадей, привязывали портфели к седлам и верхом отправлялись по домам. Дела теперь велись куда медлительней прежнего, и это облегчало жизнь; дневной экспресс 5:03 отменили, вместо него поезд из Фолмута отходил в 4:17.
Питер Холмс по дороге в город гадал и прикидывал, какая его ждет работа, ведь из-за бумажного голода все ежедневные газеты закрылись и единственным источником новостей осталось радио. И Австралийский королевский флот теперь совсем мал. Ценой огромных трудов и затрат переоборудовали семь небольших судов, кое-как приспособили работать вместо жидкого топлива на угле; от попытки так же переделать авианосец «Мельбурн» отказались, когда выяснилось, что он будет слишком тихоходен и посадка чересчур опасна для самолета, разве что нужно было бы позарез. Да и запас авиационного горючего ничтожно мал, пришлось бы, по сути, свести на нет тренировочные полеты, короче говоря, нет никакого смысла сохранять военно-морскую авиацию. Ни о каких переменах в командном составе семи сторожевых кораблей и тральщиков Питер не слыхал. Может быть, кто-то заболел и надо его заменить или наверху решили назначать офицеров на службу по очереди, чтобы они не растеряли свой опыт. А всего вероятнее, предстоит какая-нибудь нудная работенка на берегу — в конторе, в казарме либо на складе где-нибудь в унылой, богом забытой дыре вроде Флиндерского морского интендантства. Горько и обидно, если не придется выйти в море, и однако так будет лучше. Пока ты на берегу, можно, как сейчас, заботиться о Мэри и малышке, а ведь осталось уже недолго.
Примерно за час Питер доехал до города и пошел на вокзал. Трамвай бодро покатил по улицам, свободным от всякого другого транспорта, и в два счета доставил Холмса в квартал, где прежде торговали машинами. Большинство магазинов закрылось или перешло в руки немногих оставшихся владельцев, витрины все еще заполнены никому теперь не нужным товаром. Холмс некоторое время бродил в поисках двух легких не слишком изношенных колес и наконец подобрал пару одного размера, но от мотоциклов двух разных марок, из-за этого придется еще подгонять ось, которую можно будет достать у единственного оставшегося в гараже механика.
Он связал колеса веревкой, доехал трамваем до Адмиралтейства. И явился к секретарю, знакомому лейтенанту-казначею.
— Доброе утро, сэр, — сказал ему молодой лейтенант. — Ваше назначение у адмирала на столе. Он хотел лично с вами поговорить. Я доложу ему, что вы уже здесь.
Капитан-лейтенант Холмс поднял брови. Такой прием необычен, но ведь флота осталось кот наплакал, не диво, что и порядки в нем стали не совсем обычные. Холмс положил колеса на пол возле казначеева стола, озабоченно оглядел свою форму, снял с лацкана кителя какую-то нитку, кепи взял под мышку.
— Адмирал сейчас вас примет, сэр.
Холмс прошагал в кабинет и стал «смирно». Адмирал, сидя за столом, наклонил голову в знак приветствия.
— Здравствуйте, капитан-лейтенант. Вольно. Садитесь.
Питер сел в кресло возле стола. Адмирал, наклонясь, предложил ему сигарету из своего портсигара, щелкнул зажигалкой.
— Вы
— Да, сэр.
Адмирал тоже закурил.
— Так вот, у меня есть для вас дело. Боюсь, я не могу вам приказать, не могу даже назначить вас на один из наших кораблей. Я направляю вас в качестве офицера связи на американский «Скорпион». Как я понимаю, вы знакомы с капитаном Тауэрсом?
— Да, сэр.
За последние месяцы Холмс раза три встречался с капитаном «Скорпиона», спокойным, немногословным человеком лет тридцати пяти, по выговору в нем угадывался уроженец Новой Англии. Холмс читал и американские сообщения о его деятельности в дни войны. Начало войны застало его атомную подводную лодку на патрулировании между Киской и Мидуэем; по соответствующему сигналу он вскрыл запечатанный приказ, погрузился и полным ходом взял курс на Манилу. На четвертый день, где-то севернее Айво-Джаммы, он всплыл настолько, чтобы выставить перископ и осмотреться, как это всегда полагалось во время каждой дневной вахты; море оказалось пустынно, видимости почти никакой — похоже, мешала какая-то пыль; и детектор, установленный наверху перископа, сразу указал на высокую радиоактивность. Капитан Тауэрс попытался доложить об этом в Пирл-Харбор, но не получил ответа; он направился дальше к Филиппинам, радиоактивность все возрастала. Ночью он сумел вызвать Датч-Харбор и хотел шифром передать сообщение адмиралу, но его предупредили, что всякая связь стала крайне нерегулярной, и никакого ответа он не получил. А на следующую ночь ему не удалось вызвать и Датч-Харбор. Продолжая следовать приказу, он обогнул с севера Лусон. В Балинтанском канале была густая пыль, уровень радиоактивности много выше смертельного, дул западный ветер силой 4—5 баллов. На седьмой день войны Тауэрс со своим «Скорпионом», все еще не имея нового приказа, вошел в Манильский залив и через перископ оглядел город. Радиоактивность воздуха здесь была несколько ниже, но все еще опасна для жизни; у Тауэрса не возникло ни малейшего желания вывести лодку на поверхность и подняться на мостик. Кое-какая видимость все же была; в перископ он увидал плывущую над городом пелену дыма и заключил, что в последние дни в этих краях произошел по меньшей мере один ядерный взрыв. Из залива, с расстояния пяти миль, он не заметил на берегу никаких признаков жизни. Попробовал приблизиться к суше на такой глубине, чтобы продолжать наблюдения в перископ, и неожиданно сел на мель, хотя лоцманские карты здесь, на главном судоходном направлении, показывали глубину в двенадцать морских саженей; это утвердило Тауэрса в его подозрениях. Он продул цистерны, без особого труда снялся с мели, повернул и вновь вышел в открытое море.
В ту ночь ему опять не удалось вызвать ни одной американской станции и ни одного корабля, который мог бы передать его радиограмму дальше. Продув цистерны, он истратил большую часть сжатого воздуха и вовсе не желал пополнять запасы отравленным воздухом здешних мест. К этому времени лодка шла с погружением восьмой день; на здоровье команды это еще не сказалось, но заметно было, что нервы у людей сдают, все тревожились о доме и о семьях. Тауэрс связался с австралийской радиостанцией Порт-Морсби на Новой Гвинее; судя по всему, обстановка там была нормальная, но передать дальше сигналы Тауэрса оттуда не смогли.
Он решил, что самое правильное идти на юг. Снова обогнул с севера Лусон и взял курс на остров Яп, где находилась станция под контролем Соединенных Штатов. «Скорпион» дошел туда через три дня. Радиоактивность тут была низкая, почти нормальная; при спокойном море Тауэрс поднял лодку на поверхность, обновил воздух в лодке, наполнил цистерны и разрешил команде в несколько смен подняться на мостик. Наконец-то «Скорпион» вышел на обычно оживленные морские пути, и здесь, к немалому облегчению Тауэрса, им повстречался американский крейсер. Оттуда им указали место стоянки и выслали шлюпку; Тауэрс приказал бросить якорь, разрешил всей команде подняться на палубу, а сам отправился в шлюпке на крейсер и передал бразды правления капитану Шоу. Тут-то он впервые услыхал о русско-китайской войне, разгоревшейся из войны Россия — НАТО, которую в свой черед породила война между Израилем и арабскими странами, затеянная Албанией. Узнал он, что русские и китайцы пустили в ход кобальтовые бомбы; что все сообщения пришли кружным путем, из Австралии через Кению. У крейсера назначена была подле острова Яп встреча с американским танкером; он ждал здесь уже целую неделю и в последние пять дней потерял всякую связь с Соединенными Штатами. Запаса горючего у крейсера хватило бы, чтобы, при строжайшей экономии, на самой малой скорости дойти до Брисбена — и только.