На прифронтовой станции
Шрифт:
— Не исключена и такая возможность, — согласился Булавин. — Однако где доказательства?
— Но ведь эти доказательства можно искать неопределенно долго, — заметил Варгин, — а нам дорога каждая минута.
— Да, нам дорога каждая минута, — повторил Булавин, — и именно поэтому мы обязаны раздобыть эти доказательства возможно скорее. Не знаете ли вы, кто близок с этим Гаевым?
— Едва ли найдется такой человек. — Варгин с сомнением покачал головой. — По словам Алехина, Гаевой живет настоящим отшельником. Говорит, будто бы стал таким нелюдимым после смерти жены и детей,
— Позвольте! — воскликнул майор. — Никандр Филимонович Сотников, кажется, сможет нам рассказать кое-что о нем.
Булавин торопливо надел шинель и, застегиваясь на ходу, направился к двери. Не открывая ее, он остановился у порога и проговорил как бы про себя:
— Нет, не годится мне итти к нему. Он ведь в одном доме с Гаевым живет.
— Но ведь Гаевой сейчас на службе, наверно, — заметил Варгин.
— Все равно не следует мне там показываться.
— Тогда, может быть, послать кого-нибудь?
— Нет, говорить с Никандром Филимоновичем нужно мне лично. Мы ведь с ним приятели, и разговор у нас будет не официальный. Вот что: я пойду на станцию. Недавно прибыл санитарный поезд. Я уверен, что Сотников там. Старик любит поговорить с ранеными, ободрить их, угостить табачком.
С этими словами майор вышел из своего отделения, примыкавшего к станционному зданию.
Постояв немного на перроне, Булавин медленно пошел вдоль санитарного поезда, поглядывая на окна вагонов, в которых виднелись то забинтованные головы раненых, то белые платочки медицинских сестер. На ступеньках одного из вагонов заметил он пожилую женщину, подполковника медицинской службы, и отдал ей честь.
Едва отвел Булавин свой взгляд от врача и посмотрел вдоль состава, как тотчас же увидел высокую худощавую фигуру Никандра Филимоновича, идущего ему навстречу. Он еще издали закивал майору и, поравнявшись, приложил руку к козырьку своей железнодорожной фуражки.
— Прогуливаетесь? — улыбаясь, спросил Булавин, останавливаясь и пожимая руку главному кондуктору. — Вы бы и соседа вытащили на свежий воздух. Затворник, говорят, он у вас… — И тут, как бы между прочим, майор стал расспрашивать старика о Гаевом.
Сотников ответил не сразу. Ему будто неприятно было говорить о расценщике.
— Непонятный какой-то он человек, — задумчиво, словно рассуждая вслух, произнес, наконец, Никандр Филимонович. — Ну, во-первых, никаких газет почему-то не выписывает. Станешь с ним о фронтовых новостях говорить, так он полное равнодушие к ним проявляет. Разве не странно это? Ведь у человека вся семья погибла от фашистской бомбы.
— В самом деле, странно он себя ведет, — согласился Булавин.
— И не одно только это показалось мне подозрительным, товарищ майор, — продолжал Никандр Филимонович. — Хоть и не очень разговорчив этот Гаевой, а все-таки мы с ним толкуем иногда, и кажется мне всякий раз, что транспортную технику он знает куда лучше, чем мог бы знать ее простой расценщик.
— Что же он, серьезные технические проблемы какие-нибудь с вами разбирает? — спросил Булавин, все более удивляясь проницательности Сотникова.
— Да нет, такого разговора между нами не было, —
— Ну, спасибо вам, Никандр Филимонович. — И Булавин крепко пожал руку Сотникову. — Попрошу только никому не рассказывать о нашей беседе.
— Ну, это само собой, — ответил Никандр Филимонович и, козырнув Булавину, зашагал к дежурному по станции.
7. Три с половиной тысячи тонн
Когда машинист Сергей Доронин вошел в столовую станции Низовье, с ним приветливо раскланялись почти все обедавшие там машинисты. Сергей только что прибыл из Воеводино с порожняком и теперь должен был забрать в сторону фронта воинский эшелон. До обратного рейса оставалось еще минут тридцать, и Доронин решил наскоро пообедать вместе со своим помощником Алексеем Брежневым.
Быстрым взглядом окинув помещение, Сергей заметил в самом углу, у окна, пожилого машиниста из Воеводино, Петра Петровича Рощина.
— Позволите к вам пристроиться, Петр Петрович? — весело спросил он, подходя к столику Рощина, за которым были свободные места.
— Мое почтение! — отозвался Петр Петрович, здороваясь с вошедшими. — Присаживайтесь, пожалуйста. У меня, Сергей Иванович, кстати, разговор к тебе есть.
Торопливо проглотив несколько ложек супа, он добавил:
— За лекции твои поблагодарить хочу. Для меня лично много поучительного оказалось в твоем рассказе о высокой форсировке котла.
Сергею приятно было слышать такую похвалу от придирчивого, скуповатого на слова Петра Петровича, за плечами которого был долголетний опыт машиниста.
— Могу похвалиться, — продолжал Петр Петрович, наклоняя тарелку, чтобы доесть остатки супа: — повысил и я по твоему примеру интенсивность парообразования на своем паровозе. Целых пять килограммов пара на квадратный метр испаряющей поверхности прибавил.
— Приятно слышать это, Петр Петрович, — одобрительно заметил Сергей, не в силах сдержать довольной улыбки.
— Больше того скажу, — продолжал Петр Петрович, отодвигая тарелку и наклоняясь слегка над столом: — тяжеловесный хочу взять сегодня. — Он посмотрел по сторонам и добавил, понизив голос почти до шопота: — Тонн этак тысячи на три.
Удовлетворенный впечатлением, какое произвели эти слова на Доронина и Брежнева, Петр Петрович заметил:
— Не знаю, как Другие, а я не стыжусь перенимать опыт у молодежи. Не мешало бы, однако, и вам кое-чему у нас поучиться. Знаешь ли ты, к примеру, что крупный специалист по теплотехнике, инженер Камышин, специально приезжал ко мне советоваться относительно угольных смесей?