В огороде бузина,а в Киеве сектор.Надо вычерпать до днаэтот горький вектор.Здесь мы ляжем, но пройдём,связанные кровью,всё, чего не смыть дождём,спрячем в изголовье,что не вытравить в душедаже автомату,что прошло на виражечерез ридну хату.А в Киеве Бузина…Омутом дурного сна,символом инфернослабонервная весна —Русская, наверно.Дошепчу свой дикий стихмёртвыми губами,ворд поправит, бог простит,прокурор добавит,люди цену назовутломаному грошу,с головы платок сорву —им под ноги брошу.
маслины дичок раскудрявил пространство.Это родина, мама, любовь, это дети и бог,всё моё, всё, чем держится мир, соль его постоянства.Павиличьего цвета растрескавшиеся дома.Я вольна не спешить, не мудрить, быть блаженно неточной.Но с другой точки зрения эта свобода – тюрьма,значит, буду держаться подальше от названной точки.Факты – вещь не упрямая, нет – их довольно легкоразмешать, измельчить, выпечь с корочкой, сдобрить корицей,но всегда горьковато у дикой козы молоко,и всегда виновата от всех улетевшая птица.А в разреженном воздухе пули быстрее летят,это если – в горах, там и мысли мелькают быстрее,а в степи – зависают… Лишь дикий горчит виноград…С точки зрения ангела – быстро летим. Всё успеем.
«В резиновом автобусе веселье…»
В резиновом автобусе веселье.Ты пробку, давку, сам себя прости.В своих больших, распахнутых и серыхвсего и не пытайся уместить.С тех пор, как люди изгнаны из рая,вот так и ездим – а кому легко?Младенцы с крокодилами играют,и Ромул пьёт волчицы молоко.Как правду режут – в украинских, в русских —на лживые газетные листы —в своих весёлых, чёрных, умных, узких —не фокусируй, сплюнь, перекрестись.В своих зелёных, влажных и раскосыхне отражай чужого торжества,ведь каждый мелкотравчатый философтут состоит из антивещества.Не красота спасает мир, а зрячесть,не слушай – просто жми на тормоза,пока не отразилась сверхзадачаи счётчики кровавые в глазах.
«Я с годами сильней привязалась к Итаке…»
Я с годами сильней привязалась к Итаке —я вольна иногда выбирать несвободу —от чего захочу – в том и смысл, не так ли —нам решать, кто нас радостно встретит у входа.Полный дом переломанных стереотипов,в нём и жить невозможно – немного традицийвсё же надо оставить – иначе увянети цветок на окне и гирлянда на ёлке(не пора ли убрать?) – ну ещё полстраницы…Полстраницы всего – и на выход с вещами,душу тянет в воронку – не спрячешь, не скроешь.Мне моя голова ничего не прощает,мы по разные стороны линии фронта,объявила войну, скоро вовсе забанит,будут добрые ангелы в белых халатах,затворюсь под живучей, как кошка, геранью,чтобы весь этот мир объявить виноватым.Vita brevis, а прочее – спорно, неточно.Каждый день собираю себя из кусочков,на которые ты меня к вечеру крошишь,я срастаюсь всё дольше, теряются пазлы,так и лезут, царапая, злые лушпайки —нелегко отделяются зёрна от плевел,плач дельфина – два вдоха и выдох – попробуй,да помогут дельфины пройти этот левел.
Поэт в своём отечестве
«Я пятая ваша колонна,незыблемая и сквозная,в прогнившей с фундамента башне —на мне ещё держится небо,во мне ещё теплится слово,я смыслы забытые знаюи буду цепляться зубамиза боль, уходящую в небыль —в Лумбини, на родине Будды,в Гранаде, на родине Лорки,у южной границы России,которую жаждут подвинутьсрывать ваши фантики буду,всю мерзость культурного слоя…»А небо хлестнёт парусиной.Простреленный небом навылет —он был мудаком и поэтом,поэт оказался сильнееи выдохнул чистое, злоеи трезвое – прямо навстречуи граду, и миру, и лету,и всем, кто восторженно блеял,рифмуя циклоны и лоно,утешены собственной речью.Но он уступил под напоромнеопровержимых улиток —нас лучше не сталкивать лбами,а выждать – когда же отпустит…Поэма есть маленький подвиг —но вряд ли попытка молитвы.В ней смыслов – как снега за баней,найдёшь, как младенцев в капусте.Читатель дуб дубом – но крепок,плюс дырка в иммунной системе —поэтому склонен к фашизму —но вряд ли готов согласитьсяс такой оговоркой по Фрейду —дозируйте темы поэмыв разумной пропорции с жизнью,слоняясь в берёзовых ситцах.
«Катерок пожарный на закате…»
Катерок пожарный на закатетак придирчив к тлеющим огням.Солнце в реку падает – не хватитвашим шлангам метров, сил ремням,уберите рукава брезента —Дон несёт к небесному огню,слишком сильно смещены акцентыв радости троянскому коню.Прилетает ангел-истребитель —страшен, да не воду пить с лица,наступили мартовские иды —и с тех пор не видно им конца.
Ева
Всех
и дел-то в раю, что расчёсывать длинные прядии цветы в них вплетать. У Адама ещё был треножник,он макал рысью кисть – и стремительно, жадно, не глядясоздавал новый рай – и меня. Он пытался умножить,повторить… Мы – не знали. Кто прятал нас? Вербы? Оливы?Просыпались в лугах и под ясеневым водопадом,не твердили имён и не ведали слова счастливый,ничего не боялись – в раю не бывает опасно.Там, где времени нет – пить на травах настоянный воздух…Я любила рысят, ты любил пятистопный анапест,лягушачьи ансамбли и тех кенгуру под берёзой.Мы не знали, что смертны, и даже что живы – не знали.Быль рекою текла, вряд ли я становилась умнее,наблюдая, как птицы отчаянно крыльями машут,огород городить и рассаду сажать не умели —а в твоём биополе цвели васильки и ромашки.Но закончилось детство – обоим вручили повестку —и с тех пор мы во всём виноваты, везде неуместны.Мы цеплялись за мир, за любую торчащую ветку.Нас спасёт красота? Ты и правда во всё это веришь?Все кусались вокруг, мы старались от них отличаться…Кроме цепкости рук – только блики недолгого счастья.Корни страха длиннее запутанных стеблей свободы.Только в воздухе что-то – пронзительно-верно и больно…
«Саламандры лесов подмосковных ещё не натешились…»
Саламандры лесов подмосковных ещё не натешились.Под снегами торфяники тлеют, шевелятся волосыбуреломов, сгоревшие звери, русалки да лешиеколобродят в ночи, да горельника чёрное воинство…Мир языческий – ладный, отзывчивый – мимо проносится,наши скорости не допускают прислушаться к дереву,отразиться в ручье, дожидаясь, пока мироносицы-фитонциды летучие снова живым тебя сделают.Все мы тут погорельцы. Растоптано и исковеркано,что росло и струилось, цвело, ошибалось и верило.Жаль побегов – в тени, где ни солнца, ни смысла, ни вечности —тоже ведь веселы и беспечны, наивны и ветрены.Ждать добра от добра в этой дикой чащобе заброшенной?Да кому тут нужны наши дети с открытыми лицами.Перегревшийся город простит несуразность прохожемус неуёмной нелепой неумной гражданской позицией.Нам к лицу Исаакий – отнюдь не теплушки вагонные.Всякий храм – на крови, если сора из храма не вынести.Небо держат атланты, мы их заменили колоннами —но они усмехнулись подобной дикарской наивности.Нашим рыжим опять биографии славные делают,повторяется фарс белой ниткой прошитой истории.Здесь останется лес и бельчонок в ладонях у дерева —звонким цокотом, лёгким метанием в разные стороны…
«Где же дяди и тёти, которых я видела в детстве…»
Где же дяди и тёти, которых я видела в детстве?Те же девочки, мальчики – что же я с ними на вы?Эти бороды, эти седины, морщины… Вглядеться —все, кому я так верила раньше,похоже, волхвы —не волшебники, просто учёные —опытом жалким,(был бы ум – меньше опыта было бы…)Веки красны —значит, завтра зима обнажит прописные скрижалии к земле пригвоздит. Чё мы ждём-то? Растущей луны?«Осторожно, ступеньки» —внезапно в музее. Спасибо,очень вовремя, всюду Италии тают холмы……И кофейник внести, белой шалью прикрыв от росистой,зыбкой зорьки свой мир —тихий завтрак во время чумы.И пока под ковром обостряется драка бульдогов,пробираясь под брюхом баранов, я к морю прорвусь,быть в плену у баранов забавно, но очень недолго…Сыр сычужных сортов я не ем, но не жить же в хлеву.Беззащитные красные веки у женщин Ван Дейка —это не обо мне,я гляжу исподлобья в упор,в этой цепкости рук, хоть и слабых, уверена с детства —не отвертишься, вместе,подумаешь – там светофор…Жизнь становится слишком короткой —была бесконечной.Нервным кончиком ветка вцепиласьв последний листок,просчитавший лекало своей траектории встречной —что с того, что циклону на запад.Ему – на восток.
«Свет не сходится клином – он в принципе создан иначе…»
Свет не сходится клином – он в принципе создан иначеи заточен под веер, порой уступающий тени – тот, японский…раз клетка открыта, а птица внутри – это значит,ей не надо летать, хоть могла бы по праву рожденья.Водопады отчаянья льются с висков по гортани.Да с чего бы? Поглубже вдохни, можжевельник утешит.Капиллярный подсос метафизики из подсознаньяснизойдёт к нелогичным весёлым русалкам да лешим.Ради цельной картины пришлось пренебречь мелочами —и состарились. Мелочи, в принципе, делают детство,в смысле – радость… Осталось расталкивать пипл плечами —дежавю, повторяемся. Пройдено, некуда деться,чистый Чехов кругом, торжество несмешного закона,и сама-то не лучше – иду, где протоптано – жутко,и уже на последней секунде бегу на зелёный —мне в награду за дерзость подходит восьмая маршрутка.Я танцовщица буто. Об этом спросите у тени,Может, вам объяснит. Мне велит, ничего не решаяи не слушая жалоб на занятость, хитросплетеньясуеты – удержать балансир на поверхности шара.В день рождения Будды мы выпили чашу муската,эта ложь во спасение – очень опасный наркотик.Все желанья твои есть твои ахиллесовы пяты,вiзерункове скло, правда, я обмануться не против.Ветер взяв за крыло, как-нибудь поднимусь по Рельефной,оглянусь – и замру от резной синевы и прозрачной —до Азова – планеты. Возможно, мы выживем, еслинас захочет спасти красота. Впрочем, неоднозначно.