На пути к границе
Шрифт:
Втащив лодку на берег, мы укрыли ее за уступом с восточной стороны озерца: никто не должен был догадаться, что мы сюда переправились. Наверно, теперь немцы разобьются на две группы, которые двинутся вдоль озерца, с обычной своей дотошностью прочесывая берега, и если у них только одна собака, то пройдет много времени, прежде чем они снова нападут на наш след.
Мы отыскали тропинку, о которой говорил Мартин, и прошли по ней примерно с полмили. Затем, свернув с нее, мы уже смелей взяли курс на север — Мартин показал нам эту дорогу на карте — и наконец достигли условного места к югу от Буруда. Я соорудил небольшой шалаш из ветвей и мха, чтобы нас нельзя было увидеть
Солнце проникало сквозь навес, сплетая сеть из света и тени, которая медленно перемещалась вбок. Стоило Герде пошевельнуться, как в ее волосах рассыпались золотые искры и сквозь мерцающий свет виднелась черная рукоятка пистолета, торчавшего из внутреннего кармана ее куртки.
Попросив у Герды пистолет, я на всякий случай показал ей, как с ним обращаться. Затем я достал свой кольт и на нем тоже показал, как его заряжать, как ставить на предохранитель и как вставлять новую обойму. Герда внимательно слушала объяснения и безошибочно повторяла все приемы, но без всякого интереса. За немногими взглядами и скупыми словами, которыми мы обменялись, я снова чувствовал ее отчаянный, немой вопрос; я знал, она сейчас думает об отце, и радовался, что она не спрашивает о плакате: я твердо решил сказать, что потерял его, если вдруг Герда захочет на него посмотреть.
Ожидание тяготило меня; я жалел, что пришлось отдать часы; каждые пять минут я вылезал из шалаша и, пройдя несколько метров к откосу, оборачивался лицом к западу и прислушивался.
Когда в четвертый раз я возвратился в шалаш, Герда спала. В нашем тесном приюте, наполненном запахами земли, еще сохранилось тепло, Герда сняла куртку и подложила ее себе под голову, как подушку. Она спала на животе, подсунув под щеку ладонь и слегка поджав правую ногу; стройная, тоненькая, с точеными руками и ногами, она лежала, расслабившись, и я видел ее плечи, округло выступавшие под легкой кофточкой, и светлый пух на руках, и ногти, черные от грязи, и одну бровь, и щеку, и уголок рта, изгиб ноздри… и правое бедро, и круглую коленку, приподнятую под углом.
Она откинула руку; я не мог войти в шалаш, не стронув ее с места, и, стоя на коленях у входа, раздумывал, что же мне делать, и тут вдруг меня захлестнуло неизведанное прежде чувство — страстная безграничная нежность, и мне захотелось прижаться к Герде и, накрыв ей голову, лицо и плечи моей курткой, позабыть обо всем — о самолете, о Вебьернсене, о железной дороге и шоссе, о тех, кто гнался за нами.
Я осторожно приподнял ее руку и боком вполз под навес, и вот я уже лежал рядом с ней, слушая, как жестко стучится сердце о хвойный ковер, и все вокруг обрело совершенно четкие очертания и в то же время смутные, как во сне: каменные плиты на железнодорожной насыпи, неровная лента гравия, бегущая по середине шоссе на той стороне, молодые березы во рву между железнодорожным полотном и откосом, даже шишки, что, растопырив чешуйки, лежали у меня прямо перед глазами, даже узор солнца и тени на земле под навесом… и, взяв кольт, я переложил его к себе под правую руку, так, чтобы второпях я сразу мог за него схватиться, и потом я перевернулся на бок и остался лежать, чуть ли не касаясь губами ее пальцев.
Внезапно она глубоко вздохнула и веки ее затрепетали. Углы ее губ вздрогнули, она вдруг ударила рукой об землю, и у нее вырвался душераздирающий хриплый стон. Она забилась всем телом и зашарила вокруг руками, и, вцепившись в мою куртку, стала комкать ее, так что
— Тс-с-с, — прошептал я, осторожно расталкивая и в то же время крепко удерживая ее руками. — Проснись скорее!
Чуть погодя она уже лежала спокойно, с широко раскрытыми глазами, и беззвучно плакала.
— Я забыла, где мы. Долго я спала?
— Несколько минут, не больше. Все в порядке, скоро пойдем дальше.
— Но ведь тот человек уже должен был прийти?…
— Он может прийти в любую минуту. Надо только спокойно ждать.
— Кажется, мне приснилось что-то ужасное.
— Да, но сейчас ты уже проснулась, и тот человек скоро придет, и вообще до границы сущий пустяк.
Только теперь она спохватилась, что мы лежим, чуть ли не прижавшись друг к другу, и, удивленно откинувшись на бок, отгородилась от меня рукой.
— Почему ты так странно на меня смотришь? — спросила она, убирая волосы со лба.
— Я? Да нет, ничего.
Она тихо засмеялась, и я понял, что выдал себя.
— Спасибо, что разбудил меня, — сказала она, выбираясь из шалаша.
— Смотри не выходи из-под деревьев, — сказал я.
— Я сейчас вернусь.
Я лежал, прислушиваясь к звуку ее шагов, и слышал, как они отдалялись. Какая-то птица запела в верхушке дерева над нами; с этого дерева я срезал ветви, чтобы соорудить шалаш. Взяв кольт, я сунул его во внутренний карман куртки. Сердце громко стучало об обойму, и вдруг меня охватил страх, как бы с Гердой чего-нибудь не случилось, и я выполз из-под навеса и увидел, что она стоит, прислонившись к сосне, на краю откоса.
— Эй, — негромко позвал я ее, — иди назад, там тебя могут засечь.
Она обернулась и взглянула на меня в упор. Я заметил, что она причесалась: гладкие блестящие волосы теперь аккуратно лежали на голове, зато концы пенились легким венчиком, вобравшим в себя солнце и слепящей дугой окружавшим шею.
— Слышишь, — прошептала она и вздохнула, словно после долгого, мучительного ожидания.
— Что это?
— Малиновка! Но как рано она завела свою песню!..
— Как ты думаешь, сколько мы уже здесь ждем?
— Полчаса, может, сорок пять минут, — сказал я, — самое большее час.
— Не нравится мне вот так просто лежать и ждать. А что, если он не придет?
— Он придет.
— Что-то ведь может ему помешать…
— Многое может ему помешать. Но он придет, нам обещано.
— Лучше бы ждать в другом месте, — не отступалась она, — немцы могут подобраться к нам со спины, и мы даже ничего не заметим.
Я покачал головой.
— Нет, — сказал я, — мы расположились на самой высокой точке. Они не могут подобраться к нам так, чтобы мы не заметили.
— А зачем же ты тогда все бегаешь к краю откоса и что-то высматриваешь?
— Послушай, — сказал я, — мне тоже не очень нравится, что мы здесь торчим. Но мы должны обождать по меньшей мере еще минут пятнадцать.
— Но сейчас, надо думать, уже пять часов.
— Кто его знает! Может, мы добрались сюда быстрей, чем рассчитывали те люди.
Она лежала, отламывая кусочки от высохшей ветки и стараясь угодить ими в шишку, и я понял, что ужас опять надвигается на нас, и чувствовал, как ее страх постепенно передается мне, и я накрыл ладонью ее руку и крепко прижал к земле, и спустя мгновение она отдернула свою руку, и на ее ладонях были сосновые иглы. Она отряхнула руку об отворот куртки и вяло улыбнулась.