На пути к истории (предисловие)
Шрифт:
Честная игра идет только до той поры, пока в нее не вмешиваются дурные человеческие страсти. Новым в понимании зла у Жионо и в «Больших дорогах», и в «Польской Мельнице», отчасти в романах об Анджело Парди является то, что носителями его оказываются не какие-то исчадья зла, а самые обыкновенные люди. Это прежде всего городские обыватели, мелкие собственники, в том числе и крестьяне, с их эгоизмом и жестокостью. В изображении жителей города в «Польской Мельнице» (1952) Жионо неожиданно обнаруживает несомненный сатирический талант, который, как нам кажется, несет на себе отпечаток влияния Стендаля, в «Красном и черном» описавшего Верьер, где начинался жизненный путь Жюльена Сореля.
«Польская Мельница» — трагическая история некоего Коста и его потомков. Кост, вернувшись в родные края после долгого пребывания в Мексике, приобрел на окраине города поместье. Злой рок преследует его: еще из предыстории романа известно, что у него умерли жена и двое сыновей. Кост бросает вызов судьбе; чтобы сохранить жизнь оставшимся у него двум дочерям, он выдает их замуж за простых, но здоровых и крепких молодых людей. Рок оказывается сильнее: одна за другой погибают дочери Коста, их мужья, дети, дети их детей, сам Кост.
Пожалуй, центральное место в романс занимает ежегодно устраиваемый в городе «Бал дружбы» — местный праздник, на который собирается все местное общество, столь «приятное на вид», как отмечает не без иронии рассказчик. Здесь, как всегда, можно любоваться «прекрасными проявлениями взаимной ненависти, великолепной злобы», глупости и жестокости. Общее внимание на балу привлекает фигура Жюли, правнучки родоначальника семьи, живое воплощение двойственности человеческой природы, фигура жалкая и одновременно прекрасная, как прекрасна одна и уродлива другая сторона ее лица. Жюли пытается узнать, можно ли выиграть в устраиваемой на балу лотерее счастье, вызывая «великолепный хохот буржуа, жирный и могучий, идущий прямо из живота». Но счастье в конечном счете не суждено и ей.
Мы ничего не сказали о господине Жозефе, которого городские «умники» долго принимали за иезуита, занимающего высокое положение в ордене, а между тем господин Жозеф, к общему удивлению, женился на Жюли, унаследовал владения Костов и привел их в должный порядок. Но и он умер, не сняв проклятия, тяготеющего над угасающим родом.
Роман заканчивается «по-флоберовски» — благополучием, если не торжеством, посредственности, того самого «маленького человека», который рассказал историю Польской Мельницы и ее хозяев.
«Польская Мельница» — роман печальный: счастье, радость нельзя выиграть в лотерее, да и возможность их в обществе лавочников и тщеславных «умников», завистливых стяжателей и бездушных мещан вообще сомнительна. И все же, вероятно, в чем-то права французская исследовательница творчества Жионо К. Шоне: «Удивительно, что последние произведения Жионо, в которых столько человеческого зла, миазмы холеры, самоубийства, траур, сумасшествие, не пессимистичны… можно было бы сказать, что каждый персонаж повторяет вслед за автором: "Это так. Это нормально. Таков закон жизни"». Действительно, есть у Жионо своеобразный фатализм, не покорность судьбе, но принятие ее законов, самой природы. Ими нужно уметь пользоваться, но ни победить, ни обойти их нельзя.
В 50-е годы Жионо совершает путешествие «к источникам», в глубь собственной истории и Истории с большой буквы. Он едет в Италию, пишет книгу об этом путешествии, занимается историей Франции.
Окидывая взглядом созданное Жионо, невольно приходишь к мысли, что писатель показал нам свою особую Францию, не такую, какой мы ее представляли по другим произведениям французской литературы. Как-то Сименон, совершив большое путешествие на лодке по рекам и каналам страны, увидел, по его словам, более древнюю Францию. Именно эту непривычную для нас, уходящую в прошлое Францию видел с холмов Прованса и Жионо.
Жионо любил свое писательское ремесло. Выступая по телевидению, он говорил, что не понимает романиста, писать для которого — мука. Художник, говорил Жионо, подобен любому ремесленнику, сапожнику например, а ведь нельзя представить себе сапожника, страдающего над парой сапог. Хороший сапожник вправе рассчитывать на благодарность тех, кто будет носить сделанную им обувь, писатель — на признательность своих читателей. Будем надеяться, что так и примут опубликованные здесь два романа Жионо. Они заслуживают этого.