На пути к Полтаве

Андреев Игорь Львович

Гетман — «искушенная и ношеная птица» (так назвал себя сам Мазепа, «комментируя» одно из писем княгини Дольской, добровольного агента Станислава Лещинского) — решился; началась серьезная и трудная игра, исход которой страшил самого Ивана Степановича. Привыкнув предавать, он мерил всех своим аршином, отчего более всего боялся предательства. Потому его подлинные намерения долгое время были мало кому известны. Да и те немногие доверенные лица находились у него под подозрением. «Смотри, Орлик, щоб если мне держался верности… Я богат, а ты убог, а Москва гроши любит, мне ничего не будет, а ты погибнешь», — грозил гетман генеральному писарю Орлику, одному из немногих людей, оставшихся ему верным до конца.

Каковы были истинные намерения Мазепы? Пишут о его стремлении создать обширную и независимую Украину, о чем он будто бы и договорился с Карлом, о его потаенном желании стать суверенным государем.

В глазах апологетов Мазепы эти шаги — «искупление» всех его прежних прегрешений. Но как быть с его договором со Станиславом Лещинским, возвращавшим Украину в польское подданство? Памятуя о жизненном пути гетмана, можно с большой долей вероятности сказать, что он и сам до конца не ведал, чем закончится очередная рокировка: независимой Украиной, созданием княжества в составе Речи Посполитой или еще чем-нибудь? Он всегда действовал по обстановке, руководствуясь личной выгодой, а не принципами. Главным, однако, представляется не столько намерение самого Мазепы «прислониться» к кому-то из государей, сколько реакция на его выступление населения Левобережной Украины. А она такова: народ в целом не поддержал Мазепу. И дело не в страхе перед русскими полками, не в равнодушии или незрелости национального чувства. Такой путь достижения независимости был нравственно отторгнут и не принят. Ценности православного единства перевесили всю тяжесть самодержавия и насилия московских властей. «Изменник в сем народе ни малого приступу не имеет», — заметил по этому поводу Петр.

Как бы ни было оценено выступление Мазепы, в нем отразилась мечта части элиты о создании своего государства. Однако высокая идея оказалась связанной с такой неоднозначной и темной личностью, как Мазепа. Конечно, можно сказать, что другой личности не было. Еще раз повторимся: можно сослаться на тогдашнюю политическую практику, т. е. попытаться оправдать все прежние «измены» гетмана, включая бегство к Карлу XII. Но можно за всем этим увидеть и иное — неготовность казацкой элиты к борьбе за независимость. Ведь такая борьба требовала самоотречения, отказа от узкокорыстных, узкосословных интересов. Этого и в помине не было. Украинский сепаратизм за неимением лучшего долгое время «питался» поступком Мазепы, для чего гетмана наделяли идеальными качествами, а Петра трактовали как воплощение «московского коварства». Такова была логика мифотворения, давшая новую, далекую от действительности биографию «отцу украинской незалежности».

Задумав очередной политический поворот, сам Мазепа с поворотом не спешил. Он предпочитал ходить в образе «верного подданного», оставаясь в стороне до исхода столкновения, чтобы потом наверняка присоединиться к победителю. Эта служба даже не двум (Петру и Карлу XII), а трем господам сразу (еще был и Станислав Лещинский) могла продолжаться очень долго, если бы не появление шведской армии на Украине. Теперь пространство маневра сжалось до расстояния между двумя ставками — царской и королевской. По большому счету, Мазепа сам себя перехитрил. Уверив Карла в своем желании отступиться от Петра, он все же прогнозировал иной сценарий развития событий. Гетман полагал, что король, предпочитавший в войне и политике кратчайшие пути, двинется прямиком на Москву и все решит под Смоленском, Можайском, Москвою, словом, где-то в Великороссии, вдали от Украины. Поворот на юг спутал все карты. «Дьявол его сюда несет! Все мои интересы перевернет!» — в сердцах воскликнул Иван Степанович. Действительно, вся его тонко выстроенная игра сразу летела в тартары! Следом за шведами придет царь с войсками, и уж тут не отговоришься, не потянешь время, не прикинешься вечным смертельно больным…

Огорчение не помешало ему послать к королю верного человека. Мазепа рассыпался в благодарностях перед «освободителями» и обещал предоставить шведскому войску «лучшие города к квартирам и обороне, фураж, провиант и потребную амуницию». Подтверждено было скорое появление казацких полков вместе с крымцами. Одновременно с посланием к королю Мазепа отправил гонца к Головкину с извещением о тяжелой болезни: «Душа, приближавшаяся до врат смертных, понеже больше десяти дней, як ничего не ем, ниже сплю».

Письма Мазепе показалось мало. Гетман улегся в постель, всем своим видом показывая, что он едва ли вообще когда-нибудь поднимется. Для большей убедительности — мало ли царских соглядаев вокруг — слуги переворачивали его с боку на бок. Спектакль вышел на славу. «О скорби вашего сиятельства имею усердное сожаление», — рассочувствовался в ответном письме Головкин.

Извещение о смертельном недуге гетман направил и Меншикову. Но тут случилось непредвиденное: Александр Данилович, посетовав, что болезнь накинулась в такой неподходящий час на «такого доброго человека», решил навестить «больного» в Борзне. Впрочем,

примчавшийся полковник Войноровский, родственник гетмана, поведал об ином — будто бы он слышал, что один немецкий офицер поведал другому: «Сжалься, Боже, над этими людьми: завтра они будут в кандалах». Мазепа пришел в ужас. Несомненно, кандалы Меншиков готовит для него! С завидной прытью, забыв про свою «подагру и хирпгру», мнимый больной устремился в Батурин. Здесь гетман посвятил в тайну своего замысла сердюцкого полковника Дмитрия Чечеля и начальника артиллерии Кенигссека. Обоим было приказано держаться в ставке до подхода шведов. Расторопность Мазепы объяснима. Огромные запасы продовольствия и вооружений, скопившиеся в замке, должны были расположить короля к Мазепе и резко поднять его акции.

24 октября Мазепа отправился на встречу с Карлом (встреча состоится в селе Горки 29 октября). Его сопровождали несколько тысяч казаков, которые и понятия не имели о цели поездки. Заговорили даже о вылазке против шведов. Лишь на правом берегу Десны гетман открылся. Он произнес перед полками речь, в которой обвинял царя Петра в насилиях, и призвал обратиться к великодушию шведского короля, который «обязывается уважать наши права и вольности и защищать их против всех тех, которые на них посягают».

Речь была выстроена с учетом настроения казаков. Что случится после разгрома царя, вопрошал гетман, который не сомневался в исходе предстоящего столкновения, ибо шведский король «всегда победоносный». Оратор сам же и давал ответ: царство разрушится, и «тогда мы неминуемо будем приписаны к Польше и преданы в рабство полякам». Подобная альтернатива должна была сильно не понравиться казакам. Как же избежать ее? Упредить события, примкнуть к шведам и завоевать свободу.

Мазепа не скупился на исчисление мнимых и реальных утеснений со стороны Петра. Главный его козырь — царь казаков желает сделать солдатами. «Я, — уверял оратор, — много раз старался отвратить царя от намерений, погибельных для всего народа малороссийского. Но из этого не вышло ничего доброго… Братия! Пришла наша пора… Отомстим москалям за их долговременное насилие над нами, за все совершенные ими жестокости и несправедливости, охраним на будущие времена нашу свободу и права казацкие от их посягательств! Вот когда пришло время свергнуть с себя ненавистное ярмо и сделать нашу Украину страною свободною и ни от кого не зависимою».

Красноречивый гетман говорил о многом. Но многое и утаивал. Так, Мазепа умолчал о том, что ради обретения заветной гетманской булавы именно он поставил в 1687 году свою подпись под так называемыми Коломацкими статьями. Согласно им, Украина признавалась подвластной «не гетманскому регименту, а царского величества самодержавной державе». Теперь это обстоятельство ставилось в вину московскому государю.

Пораженные казаки, слушая Мазепу, не осмелились высказывать вслух свое мнение. Они просто молчали. Но очень скоро стало ясно, что это за молчание! Едва гетман тронулся в путь, как казаки поодиночке и группами стали покидать свои сотни. Исход был столь сильным, что Мазепа, обещавший привести к Карлу тысячи человек, привел, по одним известиям, полторы тысячи, по другим — всего несколько сот человек. Когда-то гетман жаловался Петру, что народ малороссийский склонен к измене и только он, Мазепа, способен держать эту вольницу в узде. Приходилось убеждаться в обратном. Впрочем, оба союзника тешили себя тем, что это лишь не совсем удачное начало и дальше все встанет на свои места.

Известие о предательстве Мазепы прозвучало, как гром среди ясного неба. Первыми из высших чинов убедились в бегстве гетмана Меншиков и киевский губернатор князь Дмитрий Михайлович Голицын. Они не застали «умирающего» в Борзне. Следы гетмана терялись на другом берегу Десны, в расположении шведов. «Теперь уже ясно, что он отъехал к неприятелю», — уверился Светлейший. 26 октября он отписал царю: «…За истинно мы признаем, что конечно он изменил и поехал до короля шведского».

Царь был поражен. «Письмо ваше о не чаянном никогда злом случае измены гетманской мы получили с великим удивлением», — ответил он на следующий день своему любимцу. Удивление Петра легко объяснимо. Он почитал Мазепу как одного из самых исполнительных слуг и нередко ставил в пример другим. Кажется, Петру еще хотелось обмануться: вдруг все же случившееся — недоразумение? 27 октября он издал указ, адресованный Запорожскому войску: «Известно нам, великому государю, учинилось, что гетман Мазепа безвестно пропал, и сумневаемся мы того для, не по факциям (проискам) ли каким неприятельским». Всей старшине и полковникам было наказано прибыть в царский обоз «для совета» или, если факт измены подтвердится, для выборов нового гетмана. Государев указ еще не успели разослать, как были получены последние неопровержимые доказательства предательства Мазепы.