На пути к Полтаве
Шрифт:
В одном из последних фундаментальных исследований о Полтавской битве В. А. Молтусова обращено внимание на то, что непосредственно в сражении на втором этапе со стороны русских участвовали около 18 тысяч солдат и кавалеристов против 12–14 тысяч. В связи с этим историк ставит под сомнение корректность традиционного тезиса «о большом численном превосходстве русских», поскольку при таком раскладе соотношение по пехоте (1,66:1) и особенно кавалерии (1:1) вовсе не выглядит таким «ужасным». Лишь в артиллерии было достигнуто огромное превосходство — 8:1, и то потому, что шведы ради быстроты и внезапности сознательно отказались от использования своих орудий. Представляется, что в данном случае мы сталкиваемся с другой крайностью. При том, что для победы потребовалось действительно куда меньше сил, чем было стянуто к Полтаве, эти «не участвовавшие» части резерва и второй линии —
Как ни странно, все эти расхождения в численности сторон на втором этапе битвы — детали. Бесспорно решающее превосходство русских над шведами, причем еще большее, чем до начала сражения. Достигнуто это было в бою за редуты, в результате которого шведы не просто лишились части пехоты, но потеряли темп и инициативу.
…Близость решающей схватки заставила импульсивного Реншильда подавить раздражение, вызванное тем, что все складывалось не так, как было задумано. Да, впрочем, разве все победоносные сражения случаются точно по плану? Фельдмаршал полагался на последний, все исправляющий момент, когда можно все еще повернуть в свою пользу. Реншильд подскакал к Левенгаупту и вполне дружелюбно напутствовал его: «Вам следует атаковать противника. Сослужите же Его Величеству еще одну верную службу, а мы с вами давайте помиримся и будем опять добрыми друзьями и братьями». Левенгаупта не надо было уговаривать — генерал вместе со своими солдатами твердо намеревался исполнить свой долг. Беда в том, что и русские на этот раз преследовали ту же цель. И их настрой, и их возможности были весомей настроя и возможностей всех, вместе взятых, шведов. Левенгаупт, естественно, этого еще не мог знать, извинения фельдмаршала принял и в ответ на приказ атаковать привычно закончил: «Да будет явлена нам милость Господня».
Было около 9 часов утра. С плещущимися по ветру знаменами и ротными значками стороны сближались друг с другом. Сближались медленно — солдаты, мушкетеры, фузилеры шли вольным шагом. Офицеры внимательно следили затем, чтобы строй нигде не изламывался: идеальная прямая — первая заповедь линейной тактики. Еще одна аксиома линейного строя строжайше предписывала затыкать солдатские глотки, ведь за шумом и криком нельзя было расслышать команды. Потому шли молча — уставы даже разрешали офицерам колоть своих кричавших.
Нам не дано знать, о чем думали и что чувствовали в эти, для многих последние минуты жизни солдаты, офицеры и генералы русской и шведской армий. Признания переживших сражение появились позднее. Их достаточно много со шведской стороны и единицы — с русской. Да и не всегда этим, сделанным задним числом откровениям можно верить. Левенгаупт, всматриваясь в монолитную стену зеленых мундиров, неудержимо надвигавшуюся на редкий, как изломанный гребешок, шведский строй, о победе уже не помышлял. По его признанию, он будто бы оглядывал своих солдат, сравнивая их с глупыми и несчастными баранами, идущими на заклание. Родственник первого министра, Г. А. Пипер, удрученный суетой в рядах шведов, молился: «Господь должен сотворить чудо, чтобы нам и на сей раз удалось выпутаться».
Шведская армия всегда была образцовой машиной для наступления. Даже уставшая и надломленная, она оставалась таковой. Реншильд, увидев, что русские двинулись вперед, ответил тем же, и даже энергичнее, не дожидаясь завершения построения и полагаясь именно на умение своих солдат драться холодным оружием. Штыковой бой вопреки представлениям, вынесенным из книг и фильмов, был достаточно редким явлением в тогдашних войнах. Он слишком дорого обходился сторонам и имел массу недостатков с точки зрения военной доктрины, главная из которых — ни в коем случае не терять нитей управления солдатами. Управлять же кем-то в кровавом месиве рукопашной схватки было абсолютно невозможно. Однако именно рукопашный бой, если дело доходило до него, часто решал исход сражения. Национальная армия шведов (по крайней мере ее ядро) была одной из тех немногих армий, которая не боялась и умела управляться холодным оружием. Теперь шведские генералы и офицеры, стараясь забыть о своих страхах и сомнениях, пытались реализовать это ужасное умение — не обращая внимание на огонь, сблизиться с русскими, ударить в штыки и палаши и опрокинуть неприятеля. Тогда даже численное превосходство русских должно было превратиться в преимущество шведов, ведь толпы обезумевших людей лишь множили панику. Впрочем, на этот
За полторы тысячи шагов шедшие впереди русских батальонов полковые командиры и знаменосцы остановились, пропуская вперед шеренги. Тогда же артиллеристы, освободив постромки — упряжки на рысях тут же отводили за вторую линию, — принялись развертывать свои орудия. Десятки полковых пушек, по 3 в каждом интервале между батальонами, уперлись черными провалами орудийных жерл в неприятеля.
Ждать пришлось недолго. Вскоре батареи потонули в клубах дыма. Сначала ударили ядрами, затем хлестанули картечью. Для русской артиллерии наступил ее звездный час, когда каждый выстрел должен был подтвердить, что не напрасно на Урале надрывались, мерзли и умирали возводившие железные рудники и горнорудные заводы работные люди. Доведенная усилиями царя и его первого помощника, шотландца Якова Брюса (Петр за Полтаву поздравил его Андреем Первозванным) почти до совершенства, артиллерия в Полтаве показала себя, как ни в одном из прежних сражений. Лучшие Кальмарский и Уппландский полки после первых, удачно положенных залпов понесли большие потери. Своей сокрушающей мощью артиллерия преподносила тяжелый урок всем, кто подобно Карлу XII недооценивал ее.
За 60–70 шагов первая шеренга зеленых мундиров пала на колено. Раздалась команда: «Плутонг, прикладывайся… Пали!» По словам шведов, плотный огонь русских напоминал «какую-то нескончаемую грозу». «Уму человеческому непосильно вообразить было, что хоть одна душа из нашей, ничем не защищенной пехоты живой выйдет», — писал позднее очевидец. И все же неслучайно шведы славились как воины. Считалось, что истинное проявление мужества — выдержать огонь противника и сделать свой залп последними, почти в упор. Шведы его сделали. Залп получился жиденьким, почти не проредившим густых шеренг царских войск. Но у шведов были еще штыки, до того редко их подводившие. Батальоны скандинавов вломились в боевые порядки русских.
Перечень полков первых батальонов левого фланга русских войск длинен. Здесь сражались полки Казанский, Псковский, Сибирский, Московский, Бутырский, Новгородский. Скоротечность событий не позволяет с точностью сказать, какие именно части замешкались, даже попятились. Как бы то ни было, отдельные части подались назад, оставив шведам четыре знамени и несколько полковых орудий. Одно из них было развернуто капитаном, лейб-гвардейцем Гадде, который успел будто бы даже несколько раз выстрелить в сторону русских.
В наиболее трудном положении оказался батальон новгородцев. Капитаны Л. Тизенстен и Й. Оллер вспоминали, что лейб-гвардейцы в первые минуты схватки успели уложить больше 120 человек, причем среди убитых оказался командир полка Феленгейм. Эти потери кажутся значительными. Но между тем ситуация складывалась критическая. Строй прогнулся и в любой момент мог быть прорван, обрушившись на батальоны второй линии толпами отступающих и преследующих их шведов. Многое теперь зависело от мужества солдат и способности офицеров исполнить долг — удержать нити управления в своих руках. Но, похоже, правы те отечественные историки, которые пишут, что гибель Феленгейма вызвала растерянность. Никто из офицеров Новгородского полка не решился взять на себя инициативу. Всех опередил Петр. Он промчался (!) вдоль фронта семи батальонов, и, взяв на себя команду, повел второй батальон новгородцев в контратаку. Положение было выправлено. «Течь», грозившая превратиться в смертельную пробоину, была «залатана».
Поступок Петра — самой высшей пробы, напрочь отметающий всякого рода обвинения царя в трусости. Он уже не словом, даже не делом — собой доказал, что «ему житие свое недорого, только б жила Россия в блаженстве и славе». Источники свидетельствуют, что в этот момент Петр был на волосок от смерти. Одна пуля пробила шляпу, другая ударила в седло, третья прогнула крест на груди, некогда подаренный монахами Афонской горы его деду, первому Романову. Трудно представить, что случилось бы, окажись кто-то из шведских стрелков удачливее. Но вот что бесспорно: Петр повел себя, как простой офицер, или, точнее, сделал то, что должны были сделать и не сделали в критический момент старшие офицеры, когда, похоже, ход сражения мог пойти по совсем другому сценарию. Он рисковал, однако как этот риск отличается от бравады Карла XII, обернувшейся нелепым ранением именно тогда, когда он был нужнее всего!