На путях к Священному союзу: идеи войны и мира в России начала XIX века
Шрифт:
Начиная с момента установления пожизненного консульства, завеса пала, и с тех пор дела идут от плохого к худшему. Он сам лишил себя самой прекрасной славы, на которую только может рассчитывать человек и плоды которой ему только оставалось собрать, славы продемонстрировать то, что он трудился без всякой личной выгоды единственно для счастья и славы отечества, и будучи верным конституции, на которой он клялся, сложить после десяти лет власть, которая была в его руках. Вместо этого он предпочел обезьянничанье придворных, полностью нарушив конституцию своей страны. Теперь это один из самых знаменитых тиранов, каких производила история [Николай Михайлович, 1912, т. 2, с. 358; La Harpe, 1979, р. 44–45].
Александр ждал почти год, прежде чем возмутиться пожизненным консульством гражданина Бонапарта. Решающую роль здесь сыграла оккупация
Любой исход этой войны, по мнению Лагарпа, будет гибелен для Европы, так как установится единственная гегемония победителя. Впрочем, если выбирать между Францией и Англией, то теперь Лагарп явно склоняется в сторону Англии. В его представлении Наполеон – ббольшая угроза миру, чем эгоизм внешней политики Англии. Но и это обстоятельство, по его мнению, не должно побуждать Россию вступать в эту войну.
Особенно сильно Лагарп убеждал царя сохранять нейтралитет после убийства герцога Энгиенского, ставшего удобным поводом для разрыва отношений России и Франции. История похищения и расстрела герцога многократно описана в мемуарной, научной и популярной литературе, опубликованы также материалы его допросов [Marguerit-Montmeslin, 1814; Saint-Hilaire, 1844; Boulay de Meurthe, 1886; Bertaud, 1972; Fragioli, 2008]. Это событие потрясло Европу. Но не расстрел невиновного человека, и даже не сам факт грубого попрания международного права французскими жандармами возбудили протестные настроения европейских политических кругов. Бурбонам в то время мало кто сочувствовал. В эмиграции они жили обособлено и вызывали у европейских правителей скорее раздражение, чем сочувствие. С их именем связывались главным образом войны и расходы на их содержание. Поэтому сам факт убийства одного из Бурбонов вряд ли привлек бы чье-либо продолжительное внимание, если бы за этим не увидели поворот в политике Бонапарта. То, что уже вызвало серьезные опасения (занятие французами неаполитанских и ганноверских портов, открытое вмешательство в дела Пьемонта и Швейцарии и т. д.), теперь обрело отчетливые признаки того, что Наполеон поставил себя выше международного права и стремится стать единственным господином Европы. Английские эмиссары старательно подогревали ненависть к Наполеону немецких князей, но вряд ли могли бы в этом успеть из-за сильных противоречий между германскими политиками, предпочитавшими ссориться между собой, не ссорясь при этом с Наполеоном.
В этих условиях сама идея мира скорее ассоциировалась с неволей, чем благом. Либерализм, исповедуемый Александром I, отнюдь не исключал военные средства в борьбе против наполеоновской тирании. Новые принципы своей внешней политики царь изложил в секретной ноте Н.Н. Новосильцеву от 11 (23) сентября 1804 г. В ней речь шла не только о возможности военного союза России и Англии против наполеоновской Франции, но и о новых принципах построения мира в послереволюционной Европе. Прежде всего бросается в глаза густая либеральная риторика, которой насыщен этот документ. Александр понимает, что пропаганда свободолюбивых идей действует сильнее, чем оружие. И этим в первую очередь он объясняет успех наполеоновской политики:
Самое могучее оружие французов, которым они до сих пор пользовались и которое все еще представляет в их руках угрозу для всех стран, заключается в убеждении, которое они сумели распространить повсеместно, что они действуют во имя свободы и благоденствия народов. Было бы постыдно для человечества, если бы столь благородное дело считалось целью правительства, не достойного ни в каком отношении выступать ее поборником;
Вся нота строится, с одной стороны, на разоблачении «недостойного правительства» Франции, «прибегающего поочередно то к деспотизму, то к анархии»; а с другой – на пропаганде «либеральных принципов», позволяющих «завоевать уважение и внушить к себе всеобщее и заслуженное доверие» [Там же, с. 143].
Всеобщая война (la guerre g'en'eralе) мыслится как война за установление вечного мира (la paix perpetuelle), который для Александра возможен только между обновленными государствами. Поэтому первое выдвигаемое им условие заключается в стремлении «не только не восстанавливать в странах, подлежащих освобождению от ига Бонапарта, прежний порядок вещей со всеми его злоупотреблениями, с которыми умы, познавшие независимость, не будут уже более в состоянии примириться, но, напротив, постараться обеспечить им свободу на ее истинных основах» [Там же, с. 146]. Правительства должны действовать в интересах народов внутри своих государств и во взаимных интересах между собой. Их отношения должны строиться на основе международного права (droit de gens).
Видимо, для наблюдения за действием этого права будет создан специальный орган, наподобие «Европейского сейма» Ш.И. Сен-Пьера, известного автора одного из многочисленных в XVIII в. проектов вечного мира. И хотя прямо этот орган никак не обозначается, Александр упоминает «объединенные вооруженные силы нового союза [курсив мой. – В. П.]». Союз, разумеется, будет добровольным и в первую очередь рассчитан на защиту интересов малых государств от посягательств со стороны больших. Характерно, что Александр, сам находясь во главе огромной империи, считает существование европейских империй угрозой для мира. Поэтому «необходимо… чтобы в состав каждого государства входили однородные национальности (peuples homog`enes), которые могли бы жить согласно между собою и со своим правительством». Правда, сам царь при этом признается, что «трудно еще сказать, в какой степени можно будет достичь этой цели» [Там же, с. 148].
В качестве исторического прецедента всеобщего договора Александр приводит Вестфальский мир и объясняет причину его несоблюдения недостаточным уровнем просвещения. Е.Л. Рудницкая обратила внимание на «совпадение идей» этой инструкции с рядом положений книги Василия Федоровича Малиновского «Рассуждение о мире и войне» [Рудницкая, 2003, с. 121]. Эта книга писалась на протяжении многих лет, точнее в три этапа. Первая часть была написана в 1790 г. в Ричмонде, в загородной резиденции русского посла в Лондоне Семена Романовича Воронцова. Вторая часть писалась в 1798 г. уже в России, в имении В.Ф. Малиновского недалеко от Павловска. В 1803 г. обе эти части были изданы отдельной книгой, и тогда же была написана третья часть, оставшаяся неопубликованной.
Первая часть начинается гневным проклятием в адрес войн и человеческого равнодушия, их допускающего:
Привычка делает нас ко всему равнодушными. Ослепленные оною, мы не чувствуем всей лютости войны. Если же бы можно было, освободившись от сего ослепления и равнодушия, рассмотреть войну в настоящем ее виде, мы бы поражены были ужасом и прискорбием о нещастиях, ею причиняемых. Война заключает в себе все бедствия, коим человек по природе может подвергнуться, соединяя всю свирепость зверей с искусством человеческого разума, устремленного на пагубу людей. Она есть адское чудовище, которого следы повсюду означаются кровию, которому везде последует отчаяние, ужас, скорбь, болезни, бедность и смерть [Малиновский, 1958, с. 41].
Исследователи неоднократно подчеркивали связь миротворческих идей Малиновского с просветительскими идеями вечного мира [Алексеев, 1984, с. 206–211; Рудницкая, 2003, с. 115–128]. Отмечался также общий характер этих идей, затрудняющий возведение книги Малиновского к каким-то конкретным источникам [Кросс, 1996, с. 47]. Малиновский действительно смешивает в своем труде различные просветительские традиции, в частности, относительно проблемы происхождения войн. Так, в первой части он, как и большинство французских просветителей, считает, что человеческой природе как таковой войны не свойственны: