На пыльных тропинках
Шрифт:
Лежал я все-таки не всегда. Иногда вставал и перепечатывал напи-санное на дряхлой машинке, у которой не было вопросительного и вос-клицательного зна-ка, что, как считал Лейбсон, влияло на мой стиль, делало его спокойным и урав-новешенным, без лишних вопросов и неуместных восклицаний. Перепечатав на-писанное, я разносил свои сочинения по редакциям, из которых потом на краси-вых бланках приходили вежливые ответы, что тему я затронул интересную и значительную, но исполнение, к сожалению, не достигло уровня замысла. И в конце следовали советы трудиться, учиться у мастеров,
Однажды я шел в очередную редакцию со своим тогдашним приятелем Костей Семеновым и в каком-то из переходов мертолим встретился нам приятель Семе-нова Ян Полищук, известный в те годы писатель-юморист. Он работал замести-телем главного редактора редакции сатиры и юмора всесоюзного радио. (Не представляю, как сказать это короче.) Редакция выпускала в эфир юмористиче-ские програм-мы "Веселый спутник" и "С добрым утром".
– Слушайте, ребята, - сказал Полищук, - мне нужен срочно младший редак-тор. Нет ли у вас хорошего молодого человека, но без больших претензий?
– А вот, - отреагировал Костя, показывая на меня, - вот хороший молодой человек без больших претензий.
– Ты бы пошел младшим редактором?
– Полищук смотрел на меня с недовери-ем.
Боясь не упустить возможность, но в то же время не уронить себя, я сказал лениво, что в общем мог бы поработать.
– Да, - сказал он, - но зарплата, к сожалению, только тысяча рублей. Потом, может быть, прибавим. А пока только тысяча.
Тысяча рублей! Каждый месяц тысяча рублей! Этот человек даже не пред-ставлял, какой баснословной казалась мне тогда эта сумма. (Это было накануне денежной реформы, после которой тысяча превратилась в сто).
На следующий день чуть в начале одиннадцатого утра, я вошел в новое, толь-ко что построенное здание радиокомитета у метро "Новокузнец-кая". У входа ми-лиционер, проверял пропуска.
– Ты что опаздываешь, - накинулся на меня Полищук, нетерпеливо вышаги-вавший по коридору этажа. На котором мы условились встретиться .
– Я тебе ска-зал в десять, значит, в десять. Ладно, пошли.
Я не успел пробормотать что-то в свое оправдание, как он распахнул обитую черной кожей дверь, на которой было написано: "Н.Т.Сизов"
Мы оказались сначала в большой приемной, а потом еще через две черные двери попали в кабинет, в каких я до того никогда в жизни не бывал.
Самый большой кабинет, в котором мне приходилось бывать был кабинет председателя Приморского райисполкома в Крыму, но разве можно сравнить то помещение с тем, которое я увидел сейчас?
Паркет, старинная мебель, хрустальная люстра, за широченным столом сидит какой-то видимо, очень важный начальник и пишет что-то, наверное, тоже бе-зумно важное.
– Здравствуйте, Николай Трофимович!
– радостно приветствовал начальника его Полищук.
– Вот, пришли.
Я оробел и невольно скосил глаза на свою одежду. Пиджак у меня был в об-щем более или менее еще ничего, но брюки, брюки... Даже сейчас страшно вспомнить. Внизу
Но этот повел себя совсем неожиданно. Что-то там дописав, он отложил ручку и, цветя дружелюбнейшей улыбкой, поднялся и стал медленно огибать стол, чтобы приблизиться ко мне. Демонстрируя свою демократичность, он при этом выглядел очень внушительно и даже показался мне немного похожим на Стали-на, хотя был без усов и без трубки.
– Ну, здравствуйте, - сказал он, сердечно пожимая мне руку.
– Мне о вас уже говорили. Значит, вы согласны у нас работать?
– Ну да, - сказал я, - мне это было бы интересно.
– Но вы знаете, что зарплата у нас небольшая?
Да, я слышал, но меня зарплата не интересует, - сказал я, давая понять, что явился сюда исключительно ради высших идейных соображений.
Кажется, я попал немного впросак. Услышав мои слов он слегка нахмурился и посмотрел на меня внимательно.
– Ну почему же не интересует?
– сказал он.
– Мы материалисты, и нам неза-чем лицемерить.
Я смутился. Мы, конечно, материалисты, но когда я, работая на стройке, вы-ражал (очень редко) недовольство оплатой труда, меня попрекали отсутствием коммунистической сознательности и говорили, что мы, со-ветские люди, родине служим не за деньги.
Я попытался переориентироваться и сказал, что зарплата меня конечно инте-ресует, но и творческая сторона дела мне тоже не безразлична, тем более, что я сам склонен к сатире и юмору и тут я выложил на стол два своих весьма убогих стишка, у которых были однако те достоинства, что одно из них было опублико-вано в "Юности", а другое в "самой" "Правде".
Тот факт, что я печатался в главной партийной газете (это было один раз в подборке "Стихи рабочих поэтов" убедил Сизова в том, что он имеет дело с "нашим" человеком, он опять заулыбался и вопросов анкетного характера почти не задавал. Только спросил, кто мои родители. Я сказал; мать - учительница, отец - журналист, работает в городской газете в Керчи.
– Коммунист?
– спросил Сизов.
Я замялся. Мой отец когда-то был коммунистом, но только до 36 года, когда его перед арестом и посадкой в тюрьму исключили из партии за преступление заключавшееся в том, что он не верил в построение полного коммунизма в одной отдельно взятой стране, считая, что это может случиться только во всех странах одновременно после мировой революции.
– Ну, это вовсе не обязательно вашему отцу быть членом партии, - заметив мои колебания, опять демократично улыбнулся Сизов.
Владимир Николаевич имеет в виду, - пришел мне на помощь мой Полищук, что если его отец работает в газете, то, конечно же, он коммунист.