На пыльных тропинках
Шрифт:
– Да, да, да,- торопливо подтвердил я, хотя конечно это была неправда.
На этом прием был окончен. Мое дальнейшее оформление на работу прошло почти гладко, если не считать, что начальник отдела кадров пытался выяснить у моих будущих сослуживцев происхождение моей фамилии, которая имела по-дозрительное окончание на "ич". Ему объяснили, что на "ич" оканчиваются не только ев-рейские фамилии, но и нееврейские, например, Пуришкевич.
– А кто этот Пуришкевич?
– заинтересовался кадровик.
– Известный дореволюционный антисемит, - объяснили ему. Кадровик успокоился, и на следующий день я при-ступил к своей новой работе.
Хотя евреев принимали на радио неохотно, тем не менее (правильно замечали бдительные товарищи) они там были. В нашей редакции сатиры и юмора из де-сяти, примерно, человек не меньше чем половину составляли евреи и, как приня-то было тогда выражаться, полукровки вроде меня, У меня мама еврейка, но фа-милия была папина.
Один из полукровок, сейчас известный писатель и режиссер Марк Розовский при поступлении на работу тоже принимался высоким начальством. На вопрос о национальности родителей Розовский ответил, что его мама - гречанка.
– А папа?
– спросило начальство.
А папа инженер.
Так что позднейшее сообщение Жириновского о том, что у него мама русская, а папа юрист некоторым образом является плагиатом.
Само собой разумеется, мое поступление на работу было всесторонне обсуждено на нашей коммунальной кухне.
– Нет, - сказала Полина Степановна, - этот долго работать не будет. Зачем ему работать? Лежать-то лучше.
Ее скептицизм был основан не на пустом месте. Дело в том, что незадолго до того я уже поступал на работу в газету "Московский водопроводчик" орган тре-стов Мосводопровод и Москанализация. Редактором газеты был алкоголик (фа-милию не помню), которому зарплаты на пьянство и на семью не хватало, по-этому он не только редактировал газету, но еще шил модельную обувь. Запирал-ся в своем кабинете, пил водку и шил обувь, как ни странно, довольно хорошую и имевшую спрос. Газетой же он практически не занимался, все дела передове-рил ответственному секретарю Всеволоду Абрамовичу Лившицу. А тот дал большую свободу мне. А я писал фельетоны на местные темы. О том, что где-то кому-то недопоставили трубы. Или поставили, но ржавые. Или не запасли дров на зиму. Или оставили на дороге открытый колодец. Или выпили спирт, отпу-щенный на лабораторные цели.
Писал я, между прочим, под разными псевдонимами. Иногда под псевдони-мом В.Нович. Порой в качестве псевдонима брал фамилию кого-нибудь из своих реальных друзей. Одним из моих псевдонимов был О. Чухонцев. (С ныне знаме-нитым поэтом Олегом Чухонцевым я учился вместе в педагогическом институ-те). Иногда на мой фельетоны поступали опровержения (напрасные, потому что факты я всегда тщательно проверял), что товарищ Чухонцев не понял, товарищ Чухонцев, товарищ Чухонцев не разобрался. Эти опровержения я пересылал Чу-хонцеву с сопроводительным письмом на редакционном бланке, в котором предупреждал, что если товарищ Чухонцев и дальше намерен писать, не разо-бравшись, редакция будет вынуждена рассмотреть вопрос об отказе от услуг то-варища Чухонцева. Конечно, это было с моей стороны некоторым хулиганством, но меня уволили не поэтому. А потому, что управляющему треста Мосводопровод понадобилось устроить в газету племянника, а редактор газеты управляющему, естественно, отказать не посмел. Как всякий регулярный пьяница, он был трусоват, пил и знал, что его самого чуть что, если не будет покладистым, выгонят. Поэтому он выгнал меня, как не выдержавшего испытательный срок. Несмотря на сопротивление Ливши-ца. Который советовал мне жаловаться, а потом, когда слышал по радио мои песни, говорил редактору: "Видишь, пьяная рожа, кого ты выгнал". И редактор терпел, зная, что если выгонит Лившица, то и сам вряд ли долго в газете удер-жится.
На радио я тоже был взят с испытательным сроком и тоже волновался, что больше месяца не продержусь.
Юмористические передачи нашей редакции составлялись из сочинений авто-ров, писавших, в основном, скетчи, фельетоны и юморески для эстрады и цирка. Мате-риалов было очень много, но трудность для меня заключалась в том, что мои коллеги одни материалы выбрасывали в корзинку, а над другими хохотали, как сумасшедшие. Мне же все эти тексты казались одинаково ужасными, и я ни-как не мог понять, в чем состоит разница между плохим и хорошим Готовя первую передачу "Веселого спутника", я пытался ориентироваться на господствующий в редакции вкус и выбрал из кучи материалов то, что, как я ду-мал, должно понравиться другим редакторам и начальству.
– Какой кошмар!
– сказал, прочтя этот текст, мой ближайший начальник.
– У тебя, что, совсем нет чувства юмора?
Одна из наших редакторов Наташа Ростовцева готовила в это время передачу из стихов африканских поэтов, и предложила мне написать вступление. Я взял сти-хи, прочел их и приуныл. Это была просто какая-то абракадабра, во всей подбор-ке я не нашел ни одной живой строчки. Что хорошего мог я об этом напи-сать? Тем не менее я отнесся к заданию очень ответственно, трудился два дня и в кон-це концов выдавил из себя полстраницы текста, который по бездарности мог вполне соперничать с этими самыми стихами. "Черная Африка, спящая Африка пробуждается от вечного сна", - так, помню, начиналось это мое творение.
Испытательный срок подходил к концу, и я с тревогой ожидал момента, когда мне объявят, что в моих услугах редакция сатиры и юмора больше не нуждается. Судьба, однако, на этот раз оказалась ко мне более благосклонной, чем раньше. Как-то к концу рабочего дня я заметил, что другая наша Наташа - Сухаревич о6званивает подряд всех известных поэтов-песенников и просит их написать песню на "космическую тему". На вопрос, через какое время нужна эта песня, Наташа отвечала: "Через две недели".
Поэты были возмущены. Очевидно, что к этому жанру наша редакция отно-сится несерьезно. Настоящая песня впопыхах не пишется, она должна быть за-думана, выношена, выстрадана. После того как ее обругал последний из знаме-нитостей поэт Лев Ошанин, Наташа совсем расстроилась и продолжала листать справочную телефонную книгу Союза писателей уже почти без всякого смысла. И тут я решился сказать ей, что если у нее под рукой все равно никаких поэтов нет, то я могу попробовать написать эту песню.
– Ты - Она посмотрела на меня с недоверием.-А ты что, пишешь стихи?
– Пописываю,- признался я.
– Но ведь песни ты никогда не писал?
– Не писал,-согласился я,- но могу попробовать. Она смотрела на меня, долго молчала, думала.
– Ну, хорошо,-произнесла наконец.-А сколько време-ни тебе нужно?
– Завтра принесу,-сказал я.
– Завтра?-не поверила она.
– Если тебе нужно, могу постараться сегодня.
– Сегодня не надо, - сказала она,-а завтра... Неужели к утру напишешь?
– Но ты же все равно ничего не теряешь,- резонно заметил я.
– Ну да, ты прав.. Ну что ж, дерзай.
И я дерзнул. Не только в надежде удержаться на работе и убедить в чем-то Лейбсона!. Мне было важно доказать самому себе, что не зря я взялся вообще за перо, что люди, не принявшие меня в литературный институт и отвергавшие мои стихи в журналах, не правы, я не графоман, я поэт и могу работать в этом жанре на достаточно высоком профессиональном уровне.
Утром следующего дня я принес обещанный текст и пока Наташа читала сле-дил за ее реакцией со страхом. А реакции никакой не было. Она читала текст словно проходную газетную заметку, без всякого выражения. А потом придвину-ла к себе телефон и набрала номер:
– Оскар Борисович, у меня для вас есть потрясающий текст.. Пишите: "Заправ-лены в планшеты космические карты, и штурман уточняет в последний раз мар-шрут. Давайте-ка, ребята, закурим перед стартом, у нас еще в запасе четырна-дцать минут". Записали? Диктую припев: Я верю, друзья караваны ракет помчат нас вперед от звезды до звезды..." Что? Рифма? У вас, Оскар Борисович, испор-ченное воображение. Наши слушатели люди чистые, им такое и в голову не при-дет. "На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы", Оскар Бо-рисович, следы, а не то, что вы думаете.