На ратных дорогах
Шрифт:
— Где командир отряда?
Предо мной связной. Он сообщает, что латыши отошли, а белополяки обходят отряд.
Быстро вскакиваю. Близится рассвет. На пулемете, с которого я только что поднял голову, покоятся еще три головы — Бедика, адъютанта и Ермакова. Ильенков, обещавший дежурить, крепко спит в обнимку со вторым пулеметом. Кругом тишина, но она обманчива, ее в любую минуту может разорвать грохот выстрела.
Надо отходить. Бедик, адъютант и Ермаков побежали искать взводы. Ильенкову приказываю прикрывать отряд. Сам Громко начинаю звать Петрунькина, Воронина и Петрова. Они отзываются,
Скоро явились посыльные от Воронина и Петрова, доложили, что их взводы начали отходить. А с Петрунькиным связи нет. Отошли и пулеметчики. Все в сборе, кроме взвода Петрунькина.
Оставив за себя Бедика, я с отделением Ерофеева и Ильенковым пошел на старое место искать утерянного комвзвода. Наконец он отозвался:
— Я Петрунькин!
Кричу ему:
— Петрунькин, отходите к нам!
Через несколько секунд слышим:
— Петрунькин, оставаться на месте!
Какое странное эхо! Не можем понять, что за чертовщина. Снова, еще громче кричу:
— Петрунькин, я, Абрамов, приказываю отходить! И опять кто-то вполне явственно повторяет;
— Петрунькин, я, Абрамов, приказываю оставаться на месте!
— Голову морочат беляки, товарищ командир! — сообразил Ерофеев. — Так Петрунькин может попасть в плен, в лесу не узнает вас.
— Сейчас узнает, — говорю ему, а сам кричу: — Отходи, Петрунькин, а то в Рославль к дочке не попадешь!
Командир взвода уши нам прожужжал, рассказывая о своей восьмимесячной дочурке. Теперь я этим воспользовался и сразу же услышал ответ:
— Понял. Отхожу!
Вскоре взвод Петрунькина подошел, и отряд вернулся в исходное положение. Заняли оборону невдалеке от леса. Латышский батальон окапывался правее нас в поле.
К нам приехал комиссар дивизии, сделал разбор ночного боя. Он признал, что в целом ошибок с нашей стороны не было. Если судить по конечному результату — мы возвратились в исходное положение и понесли потери, — то бой следовало бы оценить как неудачный. Но нельзя забывать и другого — не подготовленный к ночным действиям отряд продвинулся с боем на три версты и заставил белополяков очистить лес, а затем, находясь уже в полуокружении, благополучно отошел. В заключение комиссар поставил перед нами задачу овладеть деревней Лезинишки.
Наступать днем по открытой местности на противника, сильно укрепившегося, явно безрассудно. И мы решили использовать для захвата деревни опыт своего первого ночного боя. Это нам блестяще удалось.
Ермаков привел двух пленных. Мне очень хотелось с их помощью получить ответ на вопрос, мучивший еще со дня боев у города Диены. Проведя многие месяцы мировой войны в окопах под Варшавой, русские солдаты сдружились с польскими крестьянами. Мы находили с ними много общего. Они так же бедствовали на крохотных клочках земли, окруженных большими и малыми поместьями магнатов. Поэтому я никак не мог себе представить простых людей Польши в роли нашего противника. Мне непонятно было, что заставляет их сейчас, в 1919 году, выступать с оружием в руках против братского народа, который выгнал своих панов-помещиков, уничтожил власть буржуазии?
Участвовавший в допросе «жолнеров» комиссар дивизии Верховский быстро нашел ключ к их сердцам. Один из пленных оказался мобилизованным рабочим из Лодзи, другой — крестьянином. Они рассказали, как ксендзы, представители соглашательской социалистической партии и буржуазная печать туманили им мозги, распространяя разные небылицы, убеждая польский народ в том, что Советская Россия якобы стремится закабалить Польшу и согнать крестьян с земли. Демагогия, оголтелый шовинизм, а главное — жесточайший террор, расправы с забастовщиками, расстрелы отказывающихся идти в армию сделали свое дело. Правителям буржуазно-помещичьей Польши, покорным лакеям империалистов, удалось сколотить полумиллионную армию и бросить ее на Советскую республику.
Комиссар пробыл у нас весь день. Он провел объединенный митинг красноармейцев нашего отряда и латышского коммунистического батальона. На конкретных фактах совместных боев комиссар показал силу дружбы и боевого содружества народов Советской республики.
Большое внимание уделил комиссар нашей партячейке. С момента выезда из Краславы она выросла и теперь объединяла в своих рядах 36 красноармейцев и 9 командиров.
До поздней ночи затянулось партийное собрание. Комиссар подробно рассказал нам о решениях восьмого съезда партии большевиков, изложил новую, принятую съездом программу, доложил о ходе обсуждения на съезде военного положения и военной политики партии.
* * *
Наступление белополяков было отбито, и наш отряд, потерявший около половины состава, перебросили в Великие Луки. Здесь находился штаб армии. При встрече Иванченко похвалил нас, сказал, что сам командующий армией А. И. Корк приказал вывести отряд на переформирование.
Пополнение мы получили из мобилизованных, уроженцев Смоленской и Могилевской губерний. Начались усиленные военные занятия от рассвета до сумерек.
Командование отрядом поселилось в бревенчатом, почерневшем от времени и дождей просторном поповском доме. Хозяйство у попа вела его мать. При встречах с нами она первой здоровалась, приветливо улыбалась, низко кланялась, всем своим видом показывая расположение. За глаза же, как стало известно, ругала нас безбожниками, проклятыми большевиками, египетской чумой и наказанием господним.
По утрам она долго молилась перед иконами, крестилась при всяком удобном и неудобном случае и, продавая нам пропущенное через сепаратор молоко по самой высокой цене, божилась, что оно «сей минутой» надоено и совсем, совсем свежее. Такое лицемерие в конце концов вывело из терпения нашего Лободу. Как-то утром, когда на кухне собрались женщины — старуха, попадья и ее сестра, — он заявил:
— Удивительный сон я сегодня видел!
— Какой, расскажите, — встрепенулись женщины.
— Сны бог посылает. Они зачастую вещие бывают, — добавила старуха.
— Да, да, — поддержал ее Лобода и стал с серьезным видом рассказывать:
— Приснилось мне, будто я умер…
— Хороший сон. Долго жить будете, — вставляет старуха и крестится.
— Лежу с закрытыми глазами, а все вижу и слышу. Повезли меня на погост, отпевают, зарывают в могилу. Стало так тяжело, что хотелось сбросить землю, выскочить на свет божий.
— Это ваша душенька отлетала к господу, — поясняет старуха и снова крестится.