На равнинах Авраама
Шрифт:
Тонтер на секунду замолк и, поднеся к глазам остатки шляпы Туанетты, оглушительно расхохотался.
— Видела бы все это ее мать! — проговорил он, немного успокоившись и глубоко вздохнув. — Патрицианская кровь aneien regime 15 смешивается с презренной грязью скотного двора! Аристократ повержен на землю низкорожденным готом и вандалом! Дочь благородной дамы начисто утрачивает неприступность и надменность от руки неотесанного юнца из лесной глухомани, какого-то Джимса Булэна! Крестьянин и принцесса в общей свалке, соль земли верхом на сопернике, не говоря уж о квебекском паше с косицей, — и все трое в одной навозной куче! Если бы она могла это видеть! Да ради такого дела я бы с радостью согласился быть похороненным заживо!
15
Старый режим (фр.).
Примерно
— Я что-то не совсем уразумел, что вы имеете в виду, упоминая готов и вандалов, и не могу припомнить, что сказано в Библии про соль земли. Но когда вы называете Джимса неотесанным юнцом из лесной глухомани и крестьянином и тут же говорите о каком-то навозе, то здесь ваш язык становится для меня понятней, — грозно проговорил Хепсиба. — А теперь слушайте, что скажу вам я: на свете еще не было рода, равного роду Адамсов, что бы вы там ни говорили про знатных дам своего семейства. А тот самый Джимс, о котором вы несете черт знает что, один из Адамсов и к тому же парень что надо, хоть его мать, к несчастью, и вышла за француза, когда меня не было поблизости. С того самого дня, как Старый Ник 16 сунул копыто в сад Эдема, Адамсы всегда были украшением человечества. Мы были воинами со времен первых драк, а когда раздоры между людьми сменятся вечным миром, то опять-таки один из Адамсов, а не какой-нибудь там французишка поставит точку в истории, которую мы помогали писать. Так что если у вас еще остались сомнения относительно достоинств этого мальчугана, уж лучше бы вам бросить их, а то можете разок-другой махнуться со мною и проверить, верно ли я говорю.
16
Сатана.
Тонтер покраснел от негодования.
— Вы осмеливаетесь намекать, что мать Джимса уронила свою честь, выйдя замуж за француза?
— Так далеко я не захожу, — ответил Хепсиба, — но могу пояснить свою мысль, сказав, что любой француз должен почитать себя чертовски везучим, когда он женится на женщине из рода Адамсов. То же самое относится и ко всем без исключения принцессам, носящим имя Тонтер.
Тонтер бросил шляпу Туанетты на землю.
— Такого оскорбления не потерпит ни один француз, сэр, — резко ответил он. — И, дабы усугубить его, вы даете понять, что недостойную сцену у хлева учинила моя дочь?
— Не учинила, — возразил Хепсиба, — а занималась подстрекательством и принимала в ней участие. Уж за это я ручаюсь!
— Ваш племянник затеял драку без всякого предлога и объяснения!
— А ваша дочь влезла не в свое дело только для того, чтобы подлить масла в огонь!
— Джимс бросил в нее ком грязи!
— По чистой случайности!
— Нет, сэр, намеренно! Я видел!
— Неправда! — звонко крикнул Джимс. — Я не хотел попасть в нее!
Но двое мужчин, чья кровь изрядно распалилась вследствие настойчивого внимания к бочкам с флипом и крепким пивом, едва ли услышали возражения мальчика. Они вплотную подступили друг к другу, причем сеньор так раздулся, что его жилет чуть не лопнул, а Хепсиба стал засучивать рукава, и на его круглой физиономии появилась ухмылка.
— Значит, по-вашему, я лжец?
— И вы, и весь ваш род Адамсов!
Джимс вскрикнул, Вояка злобно зарычал — обоих встревожило что-то неожиданное и непонятное. Хепсиба произвел боевой выпад, но Тонтер оказался проворнее: он взметнул вверх свою деревяшку и, изловчившись, нанес ею сильнейший удар в висок англичанину, от которого тот свалился с ног. Дружественные отношения, возникшие было между мужчинами, с поразительной быстротой перешли в военное противостояние. Джимс пришел в ужас, когда услышал звук, который, по его мнению, мог издать либо треснувший череп дяди, либо разбитая вдребезги деревяшка Тонтера. Вид его неустрашимого родственника, поверженного на землю, окончательно лишил мальчика сил, и он, едва дыша, прирос к месту. Затем он увидел, как его поверженный идол наполовину приподнялся, но деревянная нога Тонтера нанесла по макушке Хепсибы еще один свирепый удар, от которого тот снова плашмя полег на траву. Долго сдерживаемое дыхание Джимса пронзительным криком вырвалось из груди, и он бросился искать палку. К тому времени, когда Джимс нашел подходящее оружие, полуоглохший Хепсиба ухитрился избежать третьего соприкосновения с занесенным над ним орудием Тонтера, и пыхтящие противники, сжимая друг друга в яростных объятиях, катались у самой кромки пруда. Джимс отчаянно маневрировал, чтобы пустить в ход дубинку, но, прежде чем он сумел нанести хоть один удар, земля под противниками обвалилась, и они бухнулись в воду, откуда после непродолжительной возни, в результате которой, по мнению Джимса, обоим было суждено утонуть, Хепсиба выбрался на берег, спотыкаясь, отдуваясь и таща за собой барона.
Затем, к удивлению Джимса, его дядя отступил на шаг и, глядя на Тонтера, который тоже кое-как встал на ноги, схватился за живот и согнулся от смеха пополам. Отец Туанетты, чей пыл изрядно поостыл в студеной воде, не имел ничего против. Стоя с поднятой палкой, готовый нанести coupe de grace 17 , Джимс увидел, как двое мужчин, несколько минут назад едва не задушившие друг друга, крепко пожимают друг другу руки.
Бросив палку, Джимс поспешил к своей одежде и стал одеваться. Вояка стоял рядом, чувствуя, что все случившееся выше его разумения. Веселье бывших противников возросло еще больше, и наконец, в порыве вдохновения, Тонтер объявил, что должным образом подвести черту под досадным происшествием способно только одно — бутылка сливового бренди мадам Люссан.
17
Последний удар, которым добивали смертельно раненных гладиаторов.
Джимс дождался, пока они ушли. Он ничего не ответил на совет дяди никуда не уходить до его возвращения, поскольку следовать ему не имел ни малейшего намерения. Ни дружеская похвала, которой наградил его Хепсиба до появления Тонтера, ни их неожиданная драка не притупили болезненного чувства в груди Джимса. То, что дядя похвалил его за храбрость в бою с Полем Ташем и, защищая его честь, не побоялся вступить в рукопашную с их соседом, пробудило в мальчике отвагу и гордость. И в то же время все затмевала щемящая тоска, перешедшая в жгучую боль, стоило ему посмотреть на измятые, оскверненные остатки шляпы Туанетты. Перед ним встало видение, которым он любовался час назад: роскошные шелковые волосы, струящиеся из-под шляпы, очаровательное розовощекое личико, блестящие глаза, а в них — непривычная для него дружелюбная улыбка. В пылу битвы с Полем эти детали вылетели у него из головы, но теперь ожили в воображении и казались гораздо более реальными, чем когда он воочию любовался ими.
В глубоком унынии смотрел Джимс на шляпу Туанетты. Она была для него символом трагического крушения всех надежд, и жалкие лохмотья не казались ему ни смешными, ни забавными. В них он видел не убогие остатки былой роскоши. То была сама Туанетта, ее частичка, изломанная, помятая и брошенная к его ногам, — символ жгучей ненависти к Полю Ташу, которая отныне никогда не умрет в нем. Джимс наклонился и поднял шляпу. Изысканное перо оторвалось. Поля обмялись. Во время потасовки барона с Хепсибой деревяшка Тонтера задела верх шляпы и проделала в нем большую дыру. Шляпа насквозь промокла и была в грязи, которая уже начала подсыхать. И все же пальцы Джимса никогда так не дрожали от волнения, как в те минуты, когда он держал шляпу в руках и внимательно оглядывался по сторонам, опасаясь, как бы его кто-нибудь не увидел. К горлу мальчика подступил комок, и Вояка, который тихо стоял рядом и не сводил глаз с лица хозяина, увидел, как на его ресницы навернулись слезы. Джимс смахнул их. Затем сел на камень у края пруда и погрузил шляпу в воду. Он полоскал ее до тех пор, пока она окончательно не превратилась в бесформенную массу, хотя ткань ее приобрела отдаленное подобие былой мягкости и блеска. Отмыв шляпу, Джимс вернулся к повозке отца за луком и стрелами. Не предупредив своих близких, он пустился в обратный путь и вовсе не чувствовал себя беглецом.
Он углубился в заросли и быстро зашагал через лес. Вояка трусил рядом. Новое ощущение захватило Джимса — ощущение свершившейся в нем перемены, духовного преображения, физического роста. Окружающий мир был уже не тот, что утром, да и сам он стал другим. Если бы Катерина знала о сцене, разыгравшейся у Люссана, то по лицу Джимса догадалась бы о ее последствиях. Догадалась бы и испугалась. Ведь каждая мать страшится того дня, когда детство покидает ее дитя, когда, подобно прекрасной тени, оно улетает и на смену ему приходит более ответственная, а иногда и суровая пора жизни. Катерина всеми силами старалась отдалить этот день от своего сына, хотя в те времена и в тех краях тяготы жизни и общественные условия приучали податливую юность с младых ногтей делить со взрослыми бремя долга. И вот, несмотря на все ее старания, день этот настал. Но Джимс, чувствуя прилив неведомого доселе волнения, не понимал его причин. Он повзрослел в одночасье. Ему казалось, что он многое потерял, тогда как на самом деле, утратив пустое и внешнее, он приобрел нечто значительное и глубокое. Поль Таш проучил его. Холодность и высокомерие Туанетты перешли в ненависть. Мечты разбиты. Радужные надежды рассеялись.
Но вот он идет через безлюдные просторы леса… и как непохожа на прежнего Джимса волевая решимость его лица, как не по-мальчишески тверд и спокоен его шаг. Утром его гнало вперед горячее желание; теперь, возвращаясь домой, он смутно догадывался, как глуп был поступок, сама мысль о котором родилась давным-давно — во времена неуверенности, сомнений, неопределенных, противоречивых желаний и порывов. Благодаря сражению, проигранному им Полю и Туанетте, его горизонт начал расширяться, мир — обретать форму, и центром, средоточием этого мира становился он сам. Он вновь сойдется в поединке с Полем Ташем, но уже не как Джимс с фермы Люссана; и когда настанет этот день, — а он обязательно настанет! — Джимс не бросит ком грязи в лицо Туанетты Тонтер.