На разрыв
Шрифт:
Пальцы Варвары порхают над клавиатурой с такой бешеной скоростью, что любой, кто впервые видит её за работой, останавливается, поражённый, чтобы посмотреть и как-нибудь глупо прокомментировать. Мол, ничего себе, как ты можешь. В двадцать первом веке, по мнению Варвары, можно и не удивляться людям, способным быстро печатать вслепую, и, внутренне посмеиваясь, она в такие моменты отрывает взгляд от монитора, переводит на говорящего и улыбается, типа «да что здесь такого?». Не прекращая печатать.
Тем самым она, конечно, производит ещё больший фурор.
Уже привыкшие коллеги только посмеиваются.
Сегодня, впрочем, никто не смеётся.
Она просто ничего не печатает, вот почему нет никакого фурора.
Варвара сидит, опустив руки на клавиатуру, но не нажимая ни одной клавиши, и смотрит вперёд, на подоконник, где, прислонившись головой к бежевым жалюзи, алым огоньком горит одинокий тюльпан. Он появился здесь совсем недавно и совершенно случайно: в купленном для главреда букете по недосмотру флористов оказалось на один цветок больше, чем нужно, а чётное количество суеверный коллектив дарить побоялся, так что лишний тюльпан осел на подоконнике в кабинете журналистов и менеджеров.
Вообще, конечно, держать журналистов и рекламных менеджеров в одном кабинете – это сущее издевательство, потому что тишины при таком раскладе никогда не добиться: звонки, звонки и ещё раз звонки, а ещё бесконечная ругань (так материться умеют только мастера слова), но Варвара не жалуется: даже без наушников она прекрасно умеет отключаться от постороннего шума.
От шума в собственной голове отключаться сложнее.
Цветок притягивает её внимание, такой красный, что больше похож на мак, чем, собственно, на тюльпан. В нём столько цвета и жизни, потрясающее сочетание пламенеющего красного и свежего зелёного – самое нелюбимое для Варвары из всех, какие только можно представить, но вместе с тем самое естественное.
Яркое пятно, мазок кисти неизвестного художника… Фрагмент, выхваченный с полупустого полотна и помещённый в искусственный свет кабинета. Такой естественный сам по себе и такой неестественный здесь и сейчас.
Оторваться от него невозможно.
Варвара не то чтобы сознательно берёт паузу, отстраняясь от работы и погружаясь в самокопание… Нет, она даже не задумывается об этом, просто в определённый момент мыслей в голове становится так много, что существование в любой другой реальности, кроме собственной, выдуманной, становится затруднительным.
Что самое интересное, в выдуманной реальности внутри собственной головы оказывается так много её самой, что там не остаётся места ни для кого другого. Даже для Оскара, хотя совсем недавно его имя билось на губах вместе с пульсом, неотступное и неотвратимое. Варвара не пишет ему – глупо, но стесняется писать ему первой, но дело даже не в том, что не пишет.
Дело в том, что она о нём и не думает. Некогда.
Что-то огромное, что-то важное растёт внутри её мыслей, набухая, как весенняя почка, или, лучше сказать, как детская игрушка из тех, которые опускают в стакан с водой и потом поливают и поливают. Иногда из таких игрушек вырастают симпатичные динозаврики, а иногда от первоначального замысла остаётся какой-то кошмар: все черты расплываются, превращаясь в нечто невразумительное. И ты, ясное дело, ничего не можешь знать наперёд.
Вот и Варвара понятия не имеет, куда в конечном итоге придёт и где в конечном итоге окажется. Она словно замирает – в нерешительности, на пороге больших перемен, уже ощущая, как ветер приносит запахи важного, главного, нужного, но ещё не понимая, какую зримую форму обретёт это нужное, главное, важное, и обретёт ли.
Знакомство с Оскаром что-то пробуждает в ней, и дело вовсе не в поцелуях на кухне (чтобы сосчитать их количество, не хватит пальцев на обеих руках, но все эти пальцы нужны только для одной-единственной ночи, потому что с тех пор между ними ничего, вообще ничего не происходит). Полуночный разговор, прямой взгляд друг на друга с разных углов подоконника, вот что потрясает Варвару гораздо сильней.
Тому, что проснулось и теперь ворочается внутри, надо вызреть. Варвара знает себя и знает, что пока не придёт подходящее время, ничего не получится. Можно сколько угодно слушать умные советы или даже давать их самой себе, можно валяться на диване с самыми популярными книжками про познание себя – и познавать себя тоже можно, но всё это может только успокоить твою жажду деятельности, но никак не помочь вывести на поверхность то, что ещё не готово выходить на поверхность.
Мысль должна родиться. Созреть. Оформиться. Расцвести как чёртов тюльпан. И сама выбраться на поверхность. Уже, наверное, не как тюльпан, а как лотос, кувшинка, которые всплывают к солнцу со дна каждое чёртово утро.
В самое неожиданное время и в самом неожиданном месте, порождённая неожиданным разговором с неожиданным человеком, мысль – крохотное семечко – оказывается внутри, падает в почву.
Вместо того, чтобы писать сравнительный анализ городских рум-квестов или хотя бы гордиться тем, как разошлась в сети её статья о том самом ресторанном дне, Варвара пытается поливать это семечко. То есть, пялится на несчастный цветок, ни о чём не думая и одновременно размышляя о том, что делать дальше. Вместо того, чтобы договариваться о встрече с очередным потенциальным интервьюируемым, она занимается тем же самым. Ни на что нет времени, ни до чего нет дела.
Так проходят дни. Тюльпан сначала распускается, потом выпрямляется на тонкой ножке, вытягивая головку к окну, потом вянет и снова сгибается, скукоживается под собственной тяжестью, и, отчаявшись, дожидается, пока его выбросят.
– Ты вся в себе, – отмечает Янка во вторник, и Варвара просто кивает, мол, да.
Да, вся в себе. И здесь, оказывается, столько всего интересного.
Например, один удивительный вывод. Все последние годы она стремилась к тому, чтобы максимально эффективно реализоваться и, в общем-то, у неё вполне получилось, но сейчас Варвара ощущает себя в тупике. И ей некого обвинять, хотя раньше кандидатов в виноватые всегда находилось хоть отбавляй: другие люди и обстоятельства, другие люди и обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства, обстоятельства…
Если обстоятельства тебя не устраивают, можно их изменить. Если изменить их не получается, остаётся только принять. Ну, либо просто сбежать.
Варвара бы переехала, но куда? Один переезд в её жизни уже был: из Сибири – в столицу, но теперь, когда она в городе, о котором все так мечтают, куда ей бежать?
Больше не получится сваливать свои неудачи на то, что просто слишком узкие стены мешают ей развиваться: здесь нет никаких стен, твори – не хочу, действуй, стремись, достигай, да только из всех варвариных достижений разве что работа, стабильность и тот факт, что шрамов на руках вот уже лет десять не становится больше.