На речном пароходе
Шрифт:
Наконец появился фонарь.
– А, попалась?
– заорал боцман, направив в лицо актрисы пучок света. Товарищ педагог, полюбуйтесь.
Эльдаров отпрянул в сторону, но, к счастью, предложение было сделано не ему, а появившемуся в этот момент Салманову. Актриса плакала.
– Вы за это ответите, - всхлипывая, говорила она.
– Как вы смеете!
– Отпустите ее, - приказал Салманов и бросился к окну каюты Шихмурзаева. Боцман и остальные поспешили за ним.
– Шихмурзаев, Садыхов, выходите оба, - крикнул поазер-байджански Салманов.
– Олька смылась, - сказал кому-то боцман.
– Она первая полезла, а за ней эта. Товарищ педагог побежал за Олькой, а я схватил актершу, а от нее какой прок, мне Ольку важно было, как нарушительницу трудового устава.
– Садыхов, Шихмурзаев, выходите, - повторил Салманов. Но в каюте царили темнота и молчание.
– Дайте фонарь, - потребовал Салманов. Но и фонарь не обнаружил Шихмурзаева и Садыхова. В каюте их не было.
– Что будем делать?
– спросил боцман.
– Идите спать, - разрешил Салманов.
– Завтра разберемся. Далеко не убегут.
– Спать так спать, - согласился боцман.
Вслед за ним разошлись и другие. Эльдаров подошел к Салманову, который продолжал освещать каюту. Ужин еще не был закончен. Салманов потушил фонарь.
– Что делать?
– спросил он.
– Идемте скорей отсюда, - попросил Эльдаров.
– Прошу вас.
Они молча шли по пароходу. Салманов, словно заведенный, тушил и снова зажигал фонарь. В каюте они сразу же разделись и легли спать.
– Откуда я знал, что этот буйвол будет так орать, - заговорил вдруг Салманов.
– Я ему сто раз сказал: кричать не надо. Все так хорошо шло, как только я постучался, они полезли в окно. Я - в обход. Прибегаю, а он орет как резаный: держи-держи... Пока я бежал за ней, эти удрали. Ну, ничего, будут знать, как себя вести... Ты спишь?
– Нет, - сказал Эльдаров.
– А как тебе понравилась эта артистка? Царицу из себя строила, шлюха... Жаль официантку не поймали, боцман очень хотел ее поймать.
– Салманов свесил вниз голову.
– Вы же видели, что они только 'ужинали вместе.
– Знаю я эти ужины...
– Салманов хихикнул.
– Рассказывали мне, как все это делается. Хорошо еще, я там был. А если бы с боцманом был капитан или милиция? Что их спасло бы? Вылетели бы из института как миленькие. Да я сам тут же снял бы их с практики и отправил в Баку. Ректор мне так и сказал: малейшее нарушение дисциплины - отправляйте домой. У нас педагогический вуз! Так что все хорошо, что хорошо кончается, пусть радуются, что отделались легким испугом...
На этом их разговор кончился, потому что Эльдарову показалось бессмысленным продолжать его, а Салманов убрал голову и умолк.
Утром Эльдаров встал раньше Салманова. На палубе его уже поджидал Шихмурзаев. Эльдаров пошел на корму. Сел в шезлонг. В другой шезлонг, тот, в котором сидел Садыхов, когда они пили пиво, сел Шихмурзаев. Он пытался улыбаться.
– Честное слово, ничего плохого не делали, - сказал он.
– День рождения хотели отпраздновать...
– Почему ты все время врешь?
– разозлился вдруг Эльдаров.
– Какое рождение?! Что ты болтаешь глупости? Почему не открыл дверь?
– Честное слово...
– Перестань врать!
– оборвал его Эльдаров.
– Мужчина ты или нет? Сколько можно врать? Какого черта полезли в скно? Кто теперь поверит, что вы сидели за столом, кто?..
– Честное слово...
– начал Шихмурзаев.
Поймав себя на том, что цитирует Салманова, Эльдаров несколько остыл, но его все еще бесила нелепость вчерашнего поведения Шихмурзаева и его гостей.
– Зачем нужно было в окно лезть?
– повторил он еще раз. Шихмурзаев молчал.
– Что ты молчишь?
– спросил Эльдаров.
– Официантка боцмана испугалась... а другая за ней... Что теперь будет?
– А что еще может быть? Вчерашнего тебе недостаточно?
– Эльдаров встал.
– Октай-муаллим, вся надежда на вас...
– Шихмурзаез тоже встал, голос его дрожал.
– Прошу вас как-нибудь повлияйте... Если он напишет, нас исключат...
– Да не волнуйся, не напишет, - сказал Эльдаров.
– Разве ты виноват в чем-нибудь? Нельзя так всего бояться. Все будет хорошо. Я не дам вас в обиду...
Когда Эльдаров вернулся в каюту, Салманов умывался.
– Ну, как самочувствие Шихмурзаева?
– спросил он, хитро улыбаясь.
– Волнуется.
– Ты успокоил его?
– Как я мог успокоить, если от меня ничего не зависит.
– Ну, не надо скромничать, от тебя зависит столько же, сколько и от меня. А то, что ты не стал его успокаивать, это хорошо. Пусть не думает, что все так просто.
– Газанфар-муаллим!
– Эльдаров, забыв о возрасте Салманова и о многих других соображениях, из-за которых считал неудобным для себя вступать с ним в пререкания, закричал: - Неужели вы не понимаете, что так нельзя?! Неужели вам это непонятно?! Ведь он весь дрожит от страха... Нельзя так унижать человеческое достоинство... Никто не имеет права на это, ни вы, ни я, никто другой... Поймите это...
Голос Эльдарова сорвался, он замолчал, тяжело переводя
дыхание.
– Это ужасно, - сказал он еще раз и сел на стул. Салманов перестал обтираться полотенцем и подошел к нему.
– Пойми, - сказал он.
– Мне не меньше твоего жаль его. Но если бы он вел себя подобающим образом, ничего бы не было вообще. Сам во всем виноват...
Эльдаров посмотрел на него, и Салманов торопливо добавил:
– Уверяю тебя, мне самому все это неприятно. Я ночью спать не мог из-за этого. Если до ребят не дошел вчерашний шум, мы даже собрание не устроим. Скажу им пару слов и все...
– Нельзя, чтобы он так боялся. Надо объяснить ему, что мы не собираемся никуда писать о них.
– Хорошо, хорошо, успокойся. Я и не собирался писать. Я же еще вчера сказал тебе. Зачем, чтобы их исключали, это и не входило в мои намерения...
Когда они пошли завтракать, Шихмурзаева и Садыхова в ресторане не было. Не было и Оли. В остальном все было так же: почти все студенты вместо своего третьеклассного сидели здесь, многие пили пиво.
– Кажется, ничего не знают, - сказал Эльдаров.