На росстанях
Шрифт:
Дед Хрущ подмигнул друзьям:
— Пришлось приставу давать драпака…
Действительно, не прошло пяти минут после налета полиции, как возле школы начали собираться крестьяне. Собралось их уже больше сотни, а толпа все росла и росла.
Когда полицейские во главе с приставом появились на школьном крыльце, Раткевич выкрикнул из толпы:
— Что, закинули неводок?
А кто-то добавил:
— Гоняли гончие зайца, да не поймали.
XXVIII
Пристав торопился не зря. Его напугала толпа крестьян и их враждебное настроение по отношению к полиции.
— Пускай бы попробовали арестовать — мы показали бы им арест! — воинственно заявляли крестьяне.
— Хлопцы! — обратился Садович к учителям. — Надо выступить перед народом!
— Надо, непременно надо! — горячо поддержали это предложение Лобанович, Райский и другие учителя.
— Кто же будет выступать? — спросил Садович.
— Ты здесь хозяин, тебе и надо выступить! — послышались дружные голоса.
— Ты, братец, уже и руку набил на речах, — подбадривал Садовича Янка Тукала.
Приговорили выступить Садовичу. Учителя вышли на крыльцо. Крестьяне заняли весь дворик возле школы.
— Внимание, товарищи! — громко крикнул Садович.
Толпа замолчала, зашевелилась и плотнее сбилась перед крыльцом.
— Товарищи, братья, земляки! — сразу на высокой ноте начал Садович свою речь. — На ваших глазах произошло событие, для нас, учителей, не очень приятное. Оно могло бы стать еще более неприятным, если бы вы, дорогие братья, не поспели сюда вовремя. И если мы сейчас стоим перед вами на этом крыльце еще свободные, то только потому, что вы пришли на помощь к нам. Полиция испугалась и решила убраться восвояси. Правда, в руках пристава очутился протокол нашего учительского собрания, нами подписанный, что очень досадно и небезопасно.
— Почему же вы не дали нам знак? Мы бы у них из горла вырвали протокол! — послышался грозный голос Мирона Шуськи.
— Все произошло внезапно и неожиданно, — понизил голос Садович. — Мы и стражу поставили было, но сняли, не вовремя успокоились. Но, товарищи, пока мы живем, мы не сложим беспомощно свои крылья, будем продолжать борьбу за нашу свободу, за землю, за наши человеческие права. Есть на свете правда и справедливость — и они победят. Революционное движение не прекращается. К нам долетают, и с каждым разом все громче, голоса борцов-революционеров из подполья, из темных рудников сибирской каторги, от людей, вынужденных покинуть свою родину, но не порывающих с ней святой связи. Все сильнее разносится по земле голос свободы, призыв к борьбе с царским самодержавием. И этот голос говорит нам: "Бедняки! Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Сплачивайте силы! Залог победы — в вашей сплоченности: все за одного, и один за всех!" Радуется царское самодержавие, что придушило революцию. Мы же напомним ему: "Радовался старый пес, что пережил великий пост, ан в мае несут его на погост".
Да здравствует и не затихает борьба за счастье трудового народа!
Да здравствует революция!
Учителя, а за ними и микутичские крестьяне запели:
Смело, товарищи, в ногу!..Светало, когда крестьяне понемногу разошлись по хатам. Спустя некоторое время появились Лопаткевич с Гуликом. Они сделали вид, будто очень жалеют, что опоздали подписать протокол.
У всех учителей настроение было подавленное, особенно у Садовича и у тех, кто оставался на его квартире. И как они сделали такой промах — раньше времени сняли охрану, допустили, что протокол попал в руки полиции! Досталось Райскому и Лобановичу: почему они не порвали протокол, когда к нему бросился урядник? И еще больше сыпалось упреков на Деда Хруща. Ну что ему стоило, получив от пристава протокол, порвать этот важный документ на кусочки!..
— Жалко, что нас не было! — возмущенно сказал Лопаткевич.
Ничыпар Янковец сердито взглянул на него и на Гулика. Он чувствовал себя немного виноватым, что привез с собой таких "смельчаков", которые умудрились не расписаться в протоколе, а теперь еще задаются. Ничыпар пригрозил им:
— Напишу приставу, чтобы присоединил к протоколу и ваши подписи! — И, тряхнув чуприной, проговорил: — Эх ты черт! Почему я не догадался дать рублей двадцать пять приставу! Вернул бы протокол, ну, уничтожил бы. А написать новый не такое трудное дело.
На все нападки и на все запоздалые советы Лобанович заметил:
— Есть у евреев такая поговорка: "Дай, боже, моему дитяти тот разум сначала, который к мужику приходит потом".
Глянув на комнату, где сейчас все было разбросано, замусорено, на раскрытый шкаф, на груды книг и бумаг возле него, на батарею пустых бутылок от водки и на клочки своего доклада под столом и под диванчиком, Лобанович вспомнил знаменитую фразу, которую еще ребенком писал когда-то под диктовку в этой же школе, и вслух произнес ее:
— "Где стол был яств, там гроб стоит…" Эх, хлопцы, хлопцы! — грустно продолжал Лобанович. — Легче всего искать виноватых, но какая в том польза? Ты, Алесь, — обратился он к Садовичу, — не терзай себя! У коня четыре ноги, и то он спотыкается. Помнишь, как сказано у Гоголя: "Зацепил, потянул — сорвалось…" Ну что ж, слезами беде не поможешь, а дело делать надо. Жизнь вся впереди, хлопцы! Даже битый на войне Николай Второй отчеканил медаль для своих солдат и написал на ней, — правда, не сам, другие писали: "Пусть вознесет вас бог в свое время". А мы давайте вырежем медаль и напишем на ней: "Вознесемся и мы в свое время!" Так вот, хлопцы, вешать головы не нужно. Будем смотреть на вещи трезво — вытурят нас из школ, как крамольников. Да не в одних только школах работать можно. Засудят — ну и что же!
— Правильно, Старик, — поддержал Лобановича Владик Сальвесев и тотчас же затянул:
Вихри враждебные веют над нами…Учителя дружно подхватили песню. Пели с чувством, вдохновенно. Упавшее настроение поднялось снова. И в самом деле — что это была бы за жизнь, если б она текла спокойно, размеренно, без каких-либо крутых поворотов?
Настало утро нового дня. Пришло время проститься с микутичской школой. Но нельзя было устоять перед соблазном искупаться в Немане. Чувствовалась потребность освежить обессилевшее за бессонную ночь усталое тело, плеснуть водой в покрасневшие от усталости глаза.
Лобанович, Ничыпар, Гулик и Лопаткевич направились на станцию, чтобы разъехаться по домам. Садович, Тадорик, Тукала, Райский, Владик Сальвесев и Дед Хрущ проводили их.
Солнце пробивалось уже сквозь вершины сосен, и начинала чувствоваться жара летнего дня, когда учителя подошли к болоту, где совсем недавно они весело шумели, забавлялись и где так отчетливо вторило им эхо. Бессонная ночь и неприятное ночное происшествие наложили на учителей свою печать. Угнетала и весть, которую услыхали они сегодня, — о разгоне Государственной думы. Неспокойно было на сердце. На дне души шевелился и тайный страх, что полиция одумается и начнет арестовывать участников крамольного собрания. Вот почему не так шумно и весело приближались учителя к станции, как шли они позавчера оттуда в Микутичи. Оставалось еще много времени до отхода поезда. Вместо того чтобы слоняться по станции, что было даже и небезопасно, учителя остановились в лесу на высоком пригорке над болотом — отдохнуть и хотя бы немного обсудить свое положение. Ничыпар Янковец все время молчал, думал какую-то свою думу, но не считал нужным поделиться ею с друзьями.