На рубежах южных
Шрифт:
— Ну и питье! Сам Мухамед такого не пил…
Черные глаза азербайджанца яростно сверкнули:
— Мухамед резать будэм! Сестра наш забрал, пять дэвушек в селений забрал. В гарем свой забрал. Брат мой свой невеста заступался— брата резали!.. Плохой человек Мухамед, совсем яман…
Казаки быстро опорожнили бурдюк, с удовольствием жевали солёный сыр.
— И откуда ты по–нашему говорить научился? — спросил Ефим.
— Вэй! С пэрсидским купцом Страхань–город плыл. Год там жил, — с гордостью похвалился азербайджанец.
Подошел
Казаки умолкли.
— Сколько просишь? — спросил Смола азербайджанца.
— Зачем — сколько? — загорячился азербайджанец. — Так бэри. Русский — мой кардаш, брат… Его Мухамеда–перса бьет… Так бэри, кушай!
— Народ здесь добрый, сердечный! — сказал Половой.
— Одарить бы его чем-нибудь надо, пан есаул! — предложил Федор Дикун.
— Вот ещё! — скривился Смола. — Дают — бери, бьют — беги. Еще одаривать…
— Одарить! Одарить! — закричали казаки.
— Да, такого человека грех не одарить! — вдруг раздался знакомый всему лагерю хрипловатый, низкий голос войскового судьи. Казаки расступились, и он прошёл туда, где удивлённо оглядывался по сторонам азербайджанец, не понимающий, о чём кричат казаки.
— Принести пищаль, да пороху, да свинцу! — приказал Антон Андреевич. — И быстрей!
Смола бегом бросился выполнять указание.
Дикун с удивлением смотрел на Головатого. За эти несколько недель войсковой судья постарел на добрый десяток лет. Обмякли, опали могучие плечи, обвисли усы, лицо налилось нездоровой желтизной.
Прибежал запыхавшийся есаул Смола с пищалью и боевым припасом. Головатый взял из его рук оружие и брезентовые мешочки.
— Бери, друг! — сказал он, протягивая их азербайджанцу. — Пусть сия пищаль верно послужит тебе в бою с нашим общим врагом.
Темные глаза азербайджанца загорелись горячим светом. Он принял пищаль двумя руками и поцеловал её. И вдруг заговорил по–азербайджански — взволнованно, проникновенно. Казаки молча слушали переливы незнакомой гортанной речи. Они не понимали её, но подвижное лицо азербайджанца передавало содержание этой речи.
Кто-то осторожно тронул Федора за плечо. Дикун обернулся. Он узнал кузнеца Мамеда и маленького человека, который тогда, на базаре, выступал как переводчик.
— Вай, казак! — проговорил переводчик. — Ходи на сторона, большой дело есть! Темный дело!
Человечек ухватил Федора за рукав свитки и вывел из толпы. Оглянувшись по сторонам, он заговорил торопливо и сбивчиво:
— Худой дело, казак! Совсем яман дело! Хан Сонгул фирман от шаха Мухамеда получал. Мулла фирман получал. Так приказал — завтра утром русский резить — казак резить, солдат резить. Сонгул народ собирал, мулла народ собирал, грозил башка рубить, кто резить не будет… Наша не хочет за Мухамед воевать… Говорить нада ваш паша…
Дикун нахмурился, оглянулся по сторонам. Прямо на него усталой походкой, нагнув голову и заложив за спину руки, шёл Головатый.
— Пан войсковой судья! Слухайте! Недоброе дело! — кинулся к Головатому Дикун.
Антон Андреевич внимательно выслушал его, зорким взглядом окинул азербайджанцев:
— Добре! Спасибо вам, други! Ото всей нашей матушки–России спасибо!
Через полчаса один из есаулов уже скакал к адмиралу Федорову. В лагере, по тайному приказу Головатого, были усилены караулы. Приказано никому за пределы лагеря не отлучаться.
Немного погодя посланный вернулся с ответом адмирала. Федоров выражал сомнение в достоверности сведений, сообщённых войсковым судьёй.
— Эх, вобла сушёная! Ни мозгов, ни хитрости — одна шкура блестящая! — ругался Головатый, в бешенстве разрывая адмиральский ответ.
А утром в Баку начался бунт против русских. Воины хана и толпа вооружённых персидских купцов неожиданно напали на караван–сарай, в котором расположилась рота русских солдат.
— Бей неверных! Бей гяуров! — неистово призывали муллы.
— Вур! Бей! — орали купцы, размахивая кривыми саблями.
Отбиваясь штыками, русские солдаты медленно отступали. И едва они вышли из крепости, как тяжёлые ворота со скрежетом закрылись.
С диким гиканьем и визгом толпа ханских слуг гонялась по городу за солдатами, не успевшими уйти.
— Алла! Алла! — орали муллы.
Ханские аскеры и купцы поднялись на стены, готовясь к сопротивлению.
По приказу адмирала Федорова «Царицын» подошёл ближе к берегу. Пехотные части и казаки готовились к штурму.
И тут бунтовщики обнаружили, что их очень мало. Население города не поддержало их.
Едва грянул первый залп с «Царицына» и ядра с шипеньем запрыгали у мечети, как ханских воинов словно смело со стен. Когда солдаты и казаки ворвались в крепость, улицы были пустынны.
Бунт закончился так же быстро, как и начался. Хан Сонгул, слащаво улыбаясь, выразил адмиралу Федорову своё сожаление происшедшим и сам попросил расположить в крепости не роту, а батальон русских войск.
Неприветлив остров Сары. Куда ни глянь — золотистая россыпь песка. За узким проливом, отделяющим остров от берега, — бесконечный разлив камышей, дикий край птиц, мошкары и комаров. А над всем этим — над островом, над камышами, над морем — неистовое солнце.
Половой и Шмалько высадились на остров в числе первых. Сдвинув папаху, Ефим почесал затылок.
— Как помру я, то непременно в рай попаду.
— Это же почему?
— А потому, что два раза в пекле не бывают. Меня на этой сковородке здешние черти жарить будут…