На рубежах южных

Тумасов Борис Евгеньевич

Но персидский шах, за год до начала войны налётом прошедший Грузию и разоривший Тифлис, теперь избегал сражения. Это не на шутку беспокоило русский штаб.

Приходилось задумываться ещё потому, что на долгую войну в Петербурге не рассчитывали. Там были уверены в быстром разгроме персидской армии, не предполагали, что Мухамед будет придерживаться такой осторожной тактики.

Штабу Зубова приходилось теперь решать вопрос о продовольствии, думать об охране дорог и размещении солдат, заниматься ещё сотнями скучных дел.

На одно только надеялись

в штабе: надоест персидскому шаху эта игра в кошки–мышки, и он запросит мира.

Но все это были пока только мечты да надежды. А на самом деле в армии не хватало продовольствия, люди болели и умирали от малярии и желудочных заболеваний…

•

— Эге–гей! Цоб его, добэ!

Поскрипывают на ходу чумацкие возы, качают волы круторогими головами, медленно переставляя ноги по каменистой земле.

— Цоб их, добэ!

Воз за возом тянется длинный чумацкий обоз. Верст двадцать в сутки делает — не больше. Только и того, что безотказно везёт и везёт.

И где только не встретишь чумака! И на дорогах' Таврии, и на киевском шляхе, и в непроезжих кубанских степях.

Вот и сейчас длинная лента чумацкого обоза медленно приближалась к казацкому лагерю под бакинской крепостью. Весь лагерь высыпал встречать земляков, когда первые скрипучие телеги подошли ближе. Не одно огрубелое казачье сердце забилось растроганно и радостно при виде медленно вышагивающих волов и дюжих сивоусых дядек, невозмутимо покуривающих люльки. Обветренные лица чумаков до угольной черноты обожжены горячим южным солнцем. Выгорели свитки в далёкой, нелёгкой дороге. У каждого чумака под рукой, кроме ремённого кнута, и сабля, и верная пищаль.

— Здоровеньки булы, казаки! — степенно здоровается чумак, идущий у первого воза. — Принимай харчи — соль, хлиб та рыбу…

Сотни казаков кинулись к чумакам распрягать волов и разгружать телеги. Другие уже засыпали в котлы белоснежный «ханский» рис из Баку, тащили заветные кувшины с виноградным соком, который лагерные умельцы научились переделывать в крепкую горилку.

Казаки жадно прислушивались к рассказам бывалых чумаков. А им было что рассказать.

— Есть в горах такая теснина — железная дверь, по–ихнему, Демир Капы. С одной стороны каменная стена — глянешь вверх — шапка валится. Другая — не ниже. Вот тут-то они на нас и налетели, — степенно рассказывал рябой чумак.

— Кто? Кто налетел? — допытывались казаки.

Чумак пожал плечами.

— А кто ж их знает! Люди… Чернявые, вроде наших черкесов. А разговор у них другой. На конях все и с шашками. Врасплох думали застать. Да не на таких напали. Мы зараз волов отпрягли, пять телег поперёк поставили да и ударили по разбойникам из пищалей. Три раза налетали басурманы. А потом повернули коней и ушли. Человек десять мы побили, да Грицько Палагута одного по голове оглоблей достал. Богатую серебряную саблю и кинжал снял с него.

— Ну! Вот повезло Грицько! Где ж то оружие?

— А пропили! — беспечно отмахнулся чумак. — Как дошли до жилых мест, так и выменяли это самое оружие на чихирь. Добрый был чихирь!

Другой чумак — седой великан с чистыми голубыми, слбвно детскими, глазами на морщинистом лице, рассказывал о подвигах какого-то атамана Рыжупы.

— А стоит тот атаман Рыжупа неподалёку, вон за теми горами, на Иверской земле. Есть там у него добрая каменная крепость. Кругом неё земли богатые, вольные. На тех землях растёт и пшеница добрая, и кукуруза… И баранта гуляет. А живёт войско Рыжупы по праведным законам: всю добычу–дуван поровну делят, старшин сами себе выбирают…

— Вона как? Значит, как на Сечи! — удивлялись казаки.

— Поженились многие, — продолжал рассказ чумак. — Люди в той Иверской земле нашей христьянской веры. Добрая, сказывают, доля у тех, кто с Рыжупой…

— А где? Где крепость атамана Рыжупы? — посыпались вопросы.

— Там! — чумак махнул рукой на запад. — За горами. Там все атамана Рыжупу знают. По правде атаман живёт. И крепко, сказывают, басурманов–кызылбашцев бьет…

Загуляла молва об атамане Рыжупе по казацкому лагерю, забродила в буйных головах. В сырой да тёплой земле семя быстро даёт всходы. Так и слово чумацкое, обронённое невзначай, как то семя, проросло, породив тревожные думки.

Не успела ещё улечься пыль за чумацкими возами, как недосчитались по полкам тридцати восьми казаков. Ушли, по слухам, черноморцы в Грузию к атаману Рыжупе.

Бросил Головатый в погоню сотню конников, да разве найдёшь беглецов в диком горном крае. Глухие леса укрыли их.

И тогда твёрдо решил войсковой судья менять лагерь, чтобы другим невозможно было бежать. И решил во что бы то ни стало договориться об этом с главнокомандующим, который вскоре обещал посетить казачий лагерь.

В день тринадцатого июля из главной квартиры прискакал нарочный и привёз Головатому сообщение:

«Ждать к полудню его сиятельство графа Валериана Александровича Зубова».

Забегали старшины по лагерю. Полковники Чернышев и Великий полки в порядок приводить начали, пушкарям велели пушки вычистить до бяеска. Разбившиеь по сотням, казаки протирали оружие, латали шаровары и свитки, пошучивали.

— Подлатать и в самом деле надобно, — бросил Половой Дикуну, — а то, не ровен час, увидит его сиятельство непристойное место…

Ради прибытия главнокомандующего кашевары не пожалели провизии, вдоволь накормили казаков.

После завтрака построили казаков по сотням и велели ждать. А нелёгкое дело — стоять на самом солнцепёке. Стояли и час, и другой, и третий. Уже с десяток казаков замертво свалились на раскалённый песок. К вечеру, когда только первые ряды кое-как держали равнение, а в задних кто сидел, а кто лежал, вдруг из-за крепостных стен на рысях выехали конники.

Под первым конь не идёт, а танцует. Вороной, английских кровей, жеманно перебирает ногами, мундштуки грызёт. На командующем мундир в позументах, эполеты на солнце сверкают. И в свите позади один наряднее другого.