На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
Я задавал так много специальных вопросов за угощением, которое нам поставили во вполне комфортабельном фермерском доме, что хозяин спросил: «Этот профессор — специалист по сельскому хозяйству?»
Вечером начал обрабатывать текст пятой главы: все довольно плохо. Скучно, подробности интересны только для пишущего. Наверное, неудача. Но нет и мысли сдаваться. Надо или выбрасывать, или обогащать.
Возвращаясь после посещения центра в гостиницу с одной из наших милых сопровождающих дам, я обнаружил, что возле магазина, где продаются ковры, в шезлонге, тепло одетая, сидит с книгой в руках вполне интеллигентного вида женщина. Мне объяснили, что в магазине объявили пятидесятипроцентную скидку на ковры на завтра, и дама хочет быть в завтрашней очереди первой.
5 февраля, пятница.
Утром — морской музей. Это на берегу: несколько деревянных
Потом были у Пола, Аннета кормила нас ужином, и поехали на другую ферму. Это произвело на меня очень большое впечатление. Дом, где прожили четыре поколения предков. Старики. Все чистенько.
7 февраля, воскресенье.
Сижу в самолете «Аэрофлота», но в «боинге». Это что, свойство наших предпринимателей: немедленно забывать об интересах страны? Но первый шаг в этом направлении, наверное, сделал наш президент. При том, что у нас были такие машины представительского класса, как ЗИЛ, пересел на «мерседес». Курчавый «купидон» Немцов в одном был прав: чиновник должен ездить на своей, родной, российской машине. Деньги из бюджета по возможности должны поддерживать собственный народ и собственную промышленность. Итак, я сижу во вполне удобном «боинге», командировка закончилась. За иллюминаторами вовсю валит снег.
Из Ольборга долетели благополучно. К счастью, нас тут сразу же встретила Марина, та же грузинка, которая встречала нас по дороге в Ольборг. И на этот раз она проявила к нам чудеса внимания. Из аэропорта ехали 15 минут, 20 крон стоит коллективный билет и 30 — обычный. И сразу же пошли в глипотеку — музей в центре города. По воскресеньям он открыт бесплатно. Старинный музей с огромным зимним садом в центре, прекрасно освещенными залами и новыми пристройками. Особенно хороши отделы древнегреческий, римские — достаточно саркофагов и надгробий, и очень сильны залы, посвященные Гогену и импрессионистам. Есть даже у Гогена пейзажи с коровками — фоновые пятна все те же, что и на таитянских картинах: надо не забывать, что женой у него была датчанка. Есть один великолепный до подозрения в подделке Ван Гог и прекрасная скульптура Родена. Целый зал портретов, в том числе — Виктора Гюго, Пюви де Шована, Клемансо. Все это интересно. Рядом с этими вещами остальные — пресны и мелки. Будто бы даже и не одно время. Я опять вспомнил о нас. Ведь даже мне попасть в музей нынче не так уж дешево. Но, видимо, это знак эпохи: министерства культуры и высшего образования работают сами по себе, а эти самые высшее образование и культypa — по-сиротски.
Приехал домой около трех часов ночи.
8 февраля, понедельник.
В Москве. Мельница на весь день. Самое приятное — это порядок, который новый референт Сережа навел у меня в кабинете. У него поразительное умение везде все приводить в порядок. Здесь не только строгий фильтр посетителей и звонков, но и постепенное приведение всех дел в стройный логический ряд. Если и дальше так все пойдет, то я из него сделаю человека.
Звонил Сережа Кондратов: он дает деньги на призовой фонд фестиваля «Литература и кино» в Гатчине и обещает приехать сам, дает и призовые книги. Толстого решили заменить академическим 24-томным Пушкиным. Какой он, все же, молодец.
За институт все время волнуюсь, проживем ли. Начался откат и платных учеников.
Утром созвонился с Эдуардом Лимоновым — тот обещал быть завтра на семинаре.
Наш редакционно-издательский отдел приподнес мне подарок: вышел очередной «Вестник».
Был В. И. Гусев. Он издал свои дневники за 93-й год. Я сунул в них нос и опять позавидовал. Все чрезвычайно просто. Но — держит аромат дней и какая-то удивительная смесь политики и личного. Определенно здесь нащупывается если не новый жанр, то какое-то своеобразие жанра.
9 февраля, вторник.
Лимонов, которого в институте я слышу не в первый раз, пришел как миленький. Подарил мне свою «Лимонку». Был, как всегда, в черном, седой. Руки. Кисти крупные, мужские. Сегодня он был особенно интересен. В аудиторию Долматовского набралось пол-института. Лимонов говорил о рефлексии и нестойкости интеллигенции, нападал на Пушкина и Достоевского. Многое в его нападках было искусственным, но в целом — хорошо возбуждало нашу молодую публику. Глядя на него, я думал о том, сколького можно добиться путем самообразования. Крепкий и толковый мужик. Он называет себя еще и политиком. То, что он сделал ставку на молодежь, свидетельствует о многом.
10 февраля, среда.
Умерла Айрис Мердок. Конечно, как говорят, в Англии ее давно уже не читают, но это великая представительница профессорской прозы. На всех она оказала очень большое влияние. Мне кажется, что в ее смерти заключен некий знак для Сережи, который пишет диссертацию о ее прозе.
Утром был в «Терре» у Кондратова. Договорились о моей новой книге писем. Я должен сделать ее как некий учебник.
В институте сегодня в шестой раз состоялась панихида по А. С. Пушкину. Как всегда — на втором этаже, в зале, где портрет Горького и высказывания наших классиков. На этот раз служил Вигилянский, муж Олеси Николаевой и отец нашего студента Коли Вигилянского. Он бывший наш студент, а теперь священник университетской церкви на Моховой, где отпевали Гоголя. На меня произвело большое впечатление, что он несколько раз сказал об учившихся здесь и «прежде начальствующих». Многих ребят из хора я вижу в шестой раз.
После панихиды пили чай и более крепкие напитки в деканате. Вигилянский, говоря о прежних гонениях на церковь (самые жестокие были при Хрущеве), рассказал такой изумительный факт. Будущий диссидент, генерал Петр Григоренко, командовал взрывом храма в Витебске.
11 февраля, четверг.
В три часа собрание прозаиков в Московском отделении. Здесь начались распри, вызванные тем, что на каком-то внутреннем конкурсе члены бюро секции прозаиков поделили премии только между своими. Лауреатами стали председатель бюро, секретарь, члены бюро. Премия называется Пушкинской. Сюда наслоилась обычная ситуация со сменой поколений. Молодежь всегда права, торопя отжившее; а в наше время и в нашем деле — как никогда. Сейчас происходит и смена стилей, и смена манеры письма, вызванные эпохой. Нам, конечно, не очень хочется отдавать позиции, но ведь ничего с этим не поделаешь. У нас другие вкусы, другие подходы, мы по-другому смотрим на типическую ситуацию, и в том числе на ситуацию в литературе. Почему же только из нас, стариков, должны состоять все бюро, все жюри? Почему мы должны оценивать молодых со стороны наших представлений? Во главе бюро стоит Валерий Рогов, со своей немыслимой амбициозностью и величием. У него неизбежен был конфликт с Гусевым, человеком и совестливым, и порядочным, и прямым. В ответ на эту прямоту Гусеву всегда клеят только одно: его умение выпить и любовь к этому. Потом, наши писатели ничему не научились, они по-прежнему думают, что все в писательском деле равны, у них по-прежнему в моде некий залихватский стиль общения. Гусев очень хорошо ответил на наскоки: «Я защитил две диссертации, написал и издал 32 книги и около 900 статей в периодике. Мое так называемое пьянство мне не мешало. А в принципе, у большинства не хватает ни ума, ни таланта, ни умения себя вести». Меня партия Гусева специально вызвала на собрание, и Гусев внезапно для меня объявил мое выступление. Говорить мне было легко, потому что ничего не выдумывал. Тезиса было три: Гусев как преподаватель, как мастер и как наш литинститутский очень уважаемый человек; Гусев как человек, который держит московский Союз писателей; конфликт в бюро как неизбежный конфликт поколений. Я привел свое недавнее наблюдение, как наша литинститутская молодежь смотрит на молодых мастеров. Слушали очень хорошо, без реплик.
Само собрание пересказывать не стану. Меня удивила масса плохо одетых и несчастных людей, которым внушили, что они все очень хорошие писатели и не знаменитые только потому, что нет обстоятельств. Если бы не институт, то в этой массе мог быть и я.
Очень хорошо работает Гончаренко.
13 февраля, суббота.
Был на спектакле «Лес» Островского. Это старый спектакль с Дорониной. Я наслаждался пьесой и спектаклем. Какая жалость, что я не видел больше ни одного спектакля, чтобы сравнить. Весь зал был набит молодежью, и, как ни странно, никто не ушел во время этих совсем не кинопредставлений. Сидели, как мышки, всю длиннющую пьесу. Мне кажется, что процессы внутренней кристаллизации стали очевидны: МХАТ им. Горького постепенно становится «Комеди Франсез» — здесь сохраняется классический репертуар; а во МХАТе им. Смелянского — совсем другая политика: этот театр постепенно становится театром «Современник».