На рубеже веков. Дневник ректора

Есин Сергей Николаевич

В гостинице читаю Галковского, с упоением. Наверное, это действительно лучший роман последних десятилетий. Со мною в номере живет Саша Великодный, который заваривает чай, меня растирает по утрам и сочувствует.

27 февраля, пятница.

Сегодня утром показали фильм Лидии Бобровой по мотивам рассказов Бориса Екимова «В той стране». У меня сразу создалось впечатление состоявшегося фестиваля. Вряд ли что-либо будет еще сильнее, но этот фильм безусловно тянет на Главный приз. Жизнь северной русской деревни. Много смертей, пьянок, но тем не менее есть духовное величие терпеливого народа. Даже удивительно, как такой фильм мог быть поставлен в наше время. Белорусский фильм по рассказам О.Генри на меня впечатления не произвел так же как и грузинский «Омут». Здесь

много страшных сцен жизни, есть политика, но почему-то сочувствия у меня ни фильм, ни грузины не вызывают. Это все страдания за разрушение России. Грузия долго и много пользовалась Россией, освободилась и сейчас в своих бедах все время вспоминает и винит русских. Впрочем, вполне понятно, почему политикам это выгодно. Политикам вообще нет дела до отечества, их интересует только собственная власть и ее сохранение.

Вчера Синод принял решение о недоказанности принадлежности екатеринбургских останков именно царской семье Романовых и тем самым посоветовал мирским властям до выяснения немедленно их похоронить как просто пострадавших от лихолетья людей. Сегодня наше бойкое и не боящееся ни Бога, ни черта правительство решило похоронить их, как останки царской семьи. Они сами все знают, у них политические цели. Тенденция мне ясна: следующий будет Ленин. Ленина-то вообще чуть позже похоронить надо, проведя всенародный референдум, но зачем связывать это с костями из-под Свердловска? Кстати, не будем забывать, что этот царь сам первый бросил Россию, а ведь первые Романовы клялись в неразрывности с ней.

Вечерами у меня появилась температура — 37,2. В один из дней показывали литовский фильм «Лунная Литва» — фильм не только антисоветский, но, как мне кажется, еще и антирусский. Интересная реакция зала. Ни одного хлопка. Такого на фестивале я больше не встречал. Хлопают из вежливости хоть чему.

5 марта, четверг.

Гатчина. Через час уезжаю. Все осталось позади: просмотры, обиды, решение жюри, закрытие фестиваля, банкет. Уже два дня мне получше, ночью я вовсе не кашляю, но мокрота еще отходит. Ощущение, что это у меня не надолго.

Решение жюри фестиваля стало сенсационным. Во-первых — приз Лидии Бобровой. Особенно это решение значительно на фоне «Киношока», прошедшего в Анапе, где председательствовал Даниил Гранин. Лида подошла ко мне и рассказала, как в свое время Гранин сказал ей: «Ставь полбанки за то, что я выбил тебе премию за сценарий». Две установки в искусстве: одна, связанная с народной жизнью и неизбежным для этого дыханием, сердцем, и другая, европейская, конструированная из изящных обработок уже существовавшего, намеков, ассоциаций, интереса к околоткам так называемой интеллигентной действительности. На «Киношоке» в Анапе первую премию получила грузинская картина «Райские птички». Если говорить об этом еще раз, мы не дали никаких призов грузинам, литовцам с их антирусскими, но претендующими на объективный историзм картинам, не дали и казахам. Подтексты везде блистают одни и те же. Виновата везде Россия, которая уйдя или мало оставила, или сейчас мало дает. Наши лауреаты — это Вася Ливанов с его «Дон-Кихотом», Лидия Боброва («В той стране» по рассказам Бориса Екимова) и Виталий Мельников («Царевич Алексей»). Как в этой картине играет Людмила Зайцева крошечную роль царицы Евдокии!

Я рад, что этот наш фестиваль, как встарь, представляет собой некое культурное действие. Со встречами на предприятиях и в школах и т. п. Главное для меня, что ребята-студенты Леша Тиматков, Сева Константинов, Федя Черепанов, Саша Великодный посмотрели иную жизнь, а профессура: Кузнецов, Рейн, Бек, Костров, Сидоров — немножко встряхнулась. На вечере закрытия Ю.Кузнецов прочел свое знаменитое «Маркитанты». Весь зал, вся публика, размещавшаяся сзади, аплодировала, Гранин, сидевший рядом со мной на первом ряду, сцепил ладони. Объявляя итоги конкурса, я довольно удачно попикировался с Дмитриевым — на его реплику «Служить» ответил: «Служить бы рад, прислуживаться тошно», — и говорил тепло и хорошо.

На приеме в ресторане было голодно и воровато. Ребята рыскали по столам, утопающим в коммерческой полутьме. Все эти салатики, разложенные по плошкам, горячие бутербродики, залитые плавленым сыром и майонезом, производили впечатление несвежести, будто целую неделю копили обрезки с кухни и недоеденные посетителями ассорти от прежних вечеринок, а тут, освежив, бросили все в жерло голодным актерам и писателям. Вкусной была лишь свежая отварная картошка, посыпанная укропом. Полный стол был только у губернатора Густова. Он сидел, огромный и широкий, как вавилонский вождь, вместе с актрисами. Меня подвели к нему с той же значимостью, будто для высокодержавной аудиенции, он посмотрел довольно тупо, как на лакея, и занялся только собственным Граниным, последнего тоже подсунули по тревоге к сановным очам. Писатель и губернатор вспоминали, как вместе они витийствовали на обкомовских собраниях. Было довольно неприятно от положения, будто бы Гранин на глазах у всех выиграл соревнование со мной. Я съел палочку шашлыка и, счастливый, удалился в воровскую темноту ресторана.

Мне вообще очень интересно наблюдать сановные разговоры бывших обкомовцев. Они говорят как бы об одном: о социальной справедливости, о зарплатах для учителей, сокрушаются о социальных возможностях ушедшей под воду Атлантиды. Но им нравится их собственная сегодняшняя жизнь, нравится их парадная униформа с черными пиджаками, фрачными рубашками и бабочками. Их «вольво», охранники, сидящие тяжелыми жесткими задницами на местах, предназначенных гостям. Мое собственное место, естественно, было занято одним из таких стальнозадых. И вместо 16-го я сидел рядом с Ливановым на 26-м. Им нравится перспектива для их собственных детей, нравится отдых на Мальте или Кипре и оставшаяся от прежних времен и ставшая еще беспредельней власть.

6 марта, пятница.

Тороплюсь внести в дневник, пока не забыл. Цены в поезде. Стакан чая в самом вагоне — 2 рубля, стакан чая в вагоне-ресторане — 8 рублей, если ты в вагоне-ресторане закурил и тебе принесли пепельницу, — это считается, как дополнительная услуга и обходится клиенту в 10 рублей. В этом маленьком факте я вижу губительное начало для нашей сферы услуг, нашей торговли, для всего нашего нарождающегося псевдокапитализма. Торопливо содрать.

7 марта, суббота.

Получаю отклики на свое огромное интервью в «Советской России». В «Русском телеграфе», газете, конечно, либерального направления в «субботнем обозрении» Максима Соколова есть такой любопытный пассаж. Можно гордиться, так обо мне никто не писал. А я-то думал, что ни «Правду», ни «Советскую Россию» никто не читает.

«Впрочем, в расследовании дел много более зловещих, нежели убийство Листьева и Холодова, — взять хоть «Книжное дело», — генпрокуратура продвигается куда успешнее. Известный советский писатель, ректор Литинститута Есин признался: «Я видел этот текст (книги «История приватизации в России» — М.С.)… Такого дурного текста, написанного каким-то серым валенком, я уже давно не читал. В каком хедере учили русский язык эти люди? Это настолько ничтожное письмо, с таким количеством общих слов, общих формулировок, сложившихся стереотипов, что диву дивишься».

Диву можно дивиться и при попытках понять, где Есин видел текст неизданной пока книги. Бедность, на которую Есин громко жалуется, вряд ли позволила ему из одного лишь литературного любопытства посетить швейцарское издательство на предмет знакомства с текстом, а при тотальном есинском неприятии всей российской власти, начиная с осени 1991 года, трудно ожидать, чтобы кто-то из авторов книги по дружбе ознакомил маститого писателя с рукописью. Вслед за Доренко и Минкиными можно было посмотреть рукопись в структурах «ЛОГОВАЗа», куда генпрокуратура имеет обыкновение передавать истребованные документы, но при жестокой неприязни Есина к питомцам хедера (глава же «ЛОГОВАЗа» сын раввина) и это сомнительно. Скорее всего, знакомство с текстом происходило вполне официальным образом — еще месяц назад Скуратов изъявил желание произвести «лингвистическую экспертизу» на предмет установления того, является ли «данный набор бумаги литературным произведением», и привлечение к делу ректора Литинститута в качестве лингвостилистического эксперта показалось генпрокурору вполне естественно: если в Литинституте не учат стилистике, то чему там вообще учат?