На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
3 августа, вторник. Из отпуска, из Швеции, вернулась Елена Алимовна, принесла торт. Сидели у меня в кабинете, говорили о королевском дворце в Стокгольме, сравнивали с нашими дворцами и жизнью, пили чай. Пришел С. П. со своим другом — переводчиком Валерой. Они собираются вместе подрабатывать как гиды-переводчики в каком-то зарубежном туристическом круизе. Валера рассказал, что в России сейчас бум туристов из Израиля. Но тут же отметил, что за тридцать лет своей переводческой деятельности он не встречался с такой трудной публикой. Все умные. Утром в автобус набивается тридцать гениев, и начинают показывать тебе и друг другу, что они умнее всех. Многие переводчики, добавил Валера, отказываются с этой публикой работать.
Я удивительно охладел к политике, видимо, это связано с полной недейственностью слова. Чего бы мы ни говорили, а чудовище сидит в Кремле и портит жизнь всей стране.
4
6 августа, пятница. Вечером собрался на дачу — и вдруг перед самым отъездом телефонный звонок от дорогого Ильи. Он звонит мне аж из Иркутска. Считается, что он там в командировке, но я думаю, что он с женой поехал посмотреть Байкал в последние дни лета. Начинает, как обычно, с давиловки, но я кое-что помню и тоже на него давлю — Илья Геннадьевич разозлился страшно, в его собственной фирме развеялось ощущение, что он с Литературным институтом может делать что хочет. Во взвинченном состоянии поехал на дачу. Впереди дорога в 100 километров. Если бы кто-нибудь знал, сколько на себя должен брать ректор! Все представляют его работу только как представительскую.
8 августа, воскресенье. Читаю для конкурса Пенне «Неизбежность ненаписанного» Андр. Битова. В одном смысле эта книга хороша. Я помню, как мастерски Битов сочинил «Словарь отживших вещей». Он мастер формального замысла и мелких прошивок в текстах. Вот и «Неизбежность ненаписанного» — гениально скомплектованные мемуары, из отрывков личного во многих битовских сочинениях. Как это он только помнит, что написал! Этот прием я обязательно использую, когда начну комплектовать, если успею, если не умру, — свои дневники. Но теперь о самих битовских мемуарах. Эти безукоризненно сделанные кусочки под расставленными датами, к сожалению, в моем возрасте уже почти не читаются. Я связываю это с самой, как мне видится из текста, личностью А. Битова. Он стремится быть философом, он предельно окультурен, но лёт его низок. Нигде нет общей боли и пронзительно выраженной жалости. Только о себе, только о своей рефлексии. Иногда он еще винит советское прошлое. Оно, советское общество, действительно перед ним виновато, не поставив в свое, советское, время на нем тавро «гений». Но для этого нужно быть мастером, пронзительным, и писать народную жизнь. Это еще один пример того, как вышивальщик не может стать писателем. Сгораемые от честолюбия интеллигенты в свое время уцепились за Набокова, заметив изысканность и эгоизм его письма, но проглядев его социальную боль. Ну, уж изысканность и изящество мы как-нибудь по словарям отшлифуем, это рукотворно. Литература дело профессуры. И вот университетский профессор пишет, будто за дверью стоит что-то великое, и на всякий случай, словно мелкий журналист, говорит, как он был невыездным.
Писал ли я о том, что на Ленинском проспекте сгорело помещение «Авто-банка»? Когда я обратил на это внимание, то отнесся к этому с удовлетворением. Этот «Автобанк» или кто-то из его клиентов до сих пор должен институту что-то около 50 тысяч рублей.
Но, Господи, есть ли в стране известный писатель без еврейского замеса? Вот Битов пишет о своей тетке: «Она избегала приглашать в свой институт, быть может, до сих пор стыдилась того понижения, которое постигло ее неизбежно, в последние годы вождя, под предлогом возраста, по пятому пункту».
О политике. Суть известий из Белоруссии: оппозиция перестает воевать с Лукашенко. Причина: оппозицию перестают финансировать из-за рубежа.
Читаю «Славный конец бесславных поколений» Анатолия Наймана. Нравится мне это несравненно больше, чем Битов. Это, конечно, опять мое время и так же, почти как у Битова, компания. «…Следующий, буквально через десять минут, звонок был не менее ошеломителен: звонил Бродский, который только что приехал в Москву прямо со станции Коноша Архангельской области, где позавчера получил документ о досрочном окончании пятилетней ссылки. За последние полгода было столько обещаний, ликований и разочарований по поводу его освобождения, что уже и не верилось. И вот: «Здрасьте, АГ, что сегодня делаете?» А АГ сегодня идет в клуб КГБ любоваться Мэрилин Монро в фильме «Some like it hot». «Значит, так живете? А меня возьмете?» Звоню Аксенову, выброс воодушевления, в три встречаемся на Большой Лубянке у Большого дома». У Наймана, как и у Битова, все тот же герой с высших сценарных курсов. И те же узкие, себялюбивые проблемы талантливого юноши. «Выйдя на волю с запрещением проживать в больших городах, он прописался у нашего общего приятеля — художника, родившегося и имеющего дом в деревне Угор Владимирской области. Через год, когда эмигрировал, он показывал всем похожую на хлебную карточку времен войны визу и приговаривал, что вот, № 1 по владимирскому областному ОВИРу, до него никого и после навряд ли». И тут же, по поводу того, что «проживающий в деревне Угор отправляется на постоянное жительство в государство Израиль», прибавлял, себе противореча: «Россия тронулась». Сколько здесь гордости, всех обманул, а родину-мать еще и продал. Юноши умеют обставлять свои молодые годы. «Через несколько лет я смотрел все это в столице Болгарии Софии. Я приехал туда выбирать из издательства «София-пресс» левы, причитавшиеся за перевод революционной поэмы Хрелкова». У Наймана масса свежих интересных деталей, но все равно остается ощущение, что автор осознает горечь своей легко составленной жизни. Наверное, это прерогатива русских — даже в юности думать обо всем мире. Русский глобализм, делающий нас несчастными. Это все лежит в русле их интересов, но не образует нашей народной метафоры.
На этом Найман закрывается, ибо его роман «Поэзия и неправда», помещенный в том же томе, это никакой не роман, а тот же большой очерк, даже скорее группа литературоведческих очерков, сколотых подобием сюжета. Им, друзьям, все кажется, что стоит только назвать сочинение романом, так сочинение литератора и окажется романом писателя.
Но здесь опять встреча с Битовым. Ну, никуда от него, пострела, не деться. «Три года назад, когда советская власть уже кончилась, а несоветская еще не началась, когда опять в России что-то победило, а что-то не угодило, в деревне Норвич, штат Вермонт, США, задумано было написать Энциклопедический словарь уходящей эпохи. Творческие силы, отечественные и с чужбины, желали спасти обреченную исчезнуть культуру, ее чертежи и инструменты. Положим: «коммуналка» — статья, «всенародные стройки» — статья, «декады национальных искусств» — статья и так далее, sub specie aeternitatis. А то все это уйдет: с нами, так сказать, уйдет, на глазах уходит, и уже новой смене не будет понятно». Ух ты, и это, оказывается, не проект Битова, а я-то, наивняк, думал!»
9 августа, понедельник. Утром президент, как уже давно предсказывали и обещали большевики, внезапно сменил Степашина. Чем ответить на эту фантасмагорию, я просто не знаю. Но, честно говоря, и задумываться на эту тему некогда. У меня начались дни собеседования. Сегодня пропустили «маленькие» семинары и всю поэзию. Я, кажется, нашел новый ключ, стал спрашивать у абитуриентов о культуре и литературных упоминаниях города, откуда они родом. У ленинградцев: о клодтовских конях, о Зимнем дворце, о пейзажах Достоевского, у костромичей о Романовых и Островском, у таганрогцев об Александре Первом и Чехове….
Но до этого в 9.30 утра приезжал Илья Шапиро. Я встретил его вместе с начальником охраны Сергеем Лыгаревым, а также пригласил Толкачева и Тимат-кова. Чего это я объясняюсь с ним постоянно, как шерочка с машерочкой, и его упрашиваю отдать причитающиеся институту деньги. Иногда нужно делать решительные и опасные шаги. Уже вечером он позвонил мне домой и сказал, что сегодня же высылает ближайшие 30 тысяч. Добавит в четверг и в пятницу.
Снова пишу для «Труда»:
«Снился мне литературный сон. Пришел старик на берег моря и стал кликать Золотую рыбку. Выплывает Золотая рыбка из пены морской и спрашивает. Как обычно, говорит: «Чего тебе надобно, старче?» — «Пошли мне, Золотая рыбка, нового премьер-министра, но только не простого, а волшебного. Такого, чтобы скоординировал в нужное русло все денежные потоки, чтобы платил всем пенсии, чтобы хватило на культуру, образование, а главное, на выборы. Чтобы был этот премьер-министр румян и ухватист, как Гайдар, богат, как Черномырдин, мудр, как Примаков, быстр и увертлив, как Кириенко, нахрапист, как Степашин, и умел всегда говорить «да», как Чичолина». — «И только-то?»— спросила Золотая рыбка. «И чтобы еще меня никто не трогал, когда окончательно прохудится мой невод и я уйду на пенсию, и никто не приставал, на какие деньги я построил свою хижину». — «Ну, тогда иди домой», — сказала рыбка и уплыла в синее море. Вернулся старик к своей старухе и видит: сидит старуха перед старым телевизором, а по телевизору выступает президент».
10 августа, вторник. Завтра затмение солнца и конец мира по Нострадамусу. Сегодня проходило собеседование у переводчиков. Что-то меня в этом наборе волнует: слишком много милых интеллигентных девочек, слишком много москвичей. В Дагестане уже несколько дней настоящая война. Чеченские «добровольцы» перешли границу и захватили три села в Ботлихском районе. На карте, показанной по телевидению, я узнал села, через которые проезжал в юности верхом. Я работал репортером в журнале «Кругозор» на радио. Был у меня такой эпизодик, когда вместе с чабанами я проехал от приморья, с зимовки до летних пастбищ. Жив ли еще сейчас мой друг Шамиль?