На руинах
Шрифт:
— Это ваша мама?
— Заходите, садитесь. Да это моя мама, она сегодня слегка не в духе.
— Я помешал вашему разговору? Вам нужно было позвонить мне — я пришел бы в другой раз.
— Нет-нет, наоборот, если честно, то вы меня просто спасли, — засмеялся Алексей, обвязывая клиента простыней и разворачивая его вместе с креслом лицом к зеркалу.
— Спас, правда? И от чего же?
— От женитьбы.
Вопреки ожиданию Алексея Самсонов остался серьезным.
— А знаете, — каким-то странно мечтательным тоном сказал он, — иметь жену и детей — действительно, большое счастье.
— Если так думаете, то почему сами в холостых ходите? —
— Я женился очень рано, у меня все это было — любимая женщина, дети, интересная работа. И все это у меня отняли, все! У меня не осталось даже имени — я живу по чужому паспорту.
— По чужому, — неопределенно произнес парикмахер и неожиданно признался: — А ведь знаете, я такое за вами подозревал, даже точно знал, можно сказать.
— Знали? Откуда? — плечи Самсонова напряглись.
Алексей не стал скрывать правду.
— Вы помните, как в первый раз ко мне приходили? Забыли тогда бумажник? Я его взял, бежать за вами хотел, а у меня из рук вдруг вырвалось — все посыпалось на пол. Ну, я и… когда подбирал в паспорт взглянул, извините уж за любопытство, а там год рождения. Я ведь, не хвалясь, вам скажу: возраст клиента по волосу точно могу определить. Поэтому сразу понял, что что-то тут неладно. Конечно, могли и в паспортном столе ошибиться, всяко бывает. Вы ведь, если по-настоящему, то где-то с пятидесятого или с пятьдесят первого, да?
— С пятьдесят первого, — поникнув головой, тихо обронил Самсонов.
— Голову держите ровно, не опускайте. Так вы мой, стало быть, ровесник. Но как же так вышло, что у вас все отняли? — он сразу же спохватился. — Нет, вы мне, конечно, не обязаны рассказывать, если не хотите.
— Ценю вашу деликатность, но теперь уже можно. Не думайте, что я преступник и скрываюсь — меня принудили к этой жизни. Так вышло, что я неожиданно для себя самого оказался втянутым в борьбу сильных мира сего — случайно узнал, что ценнейшая коллекция картин, которую в восемнадцатом веке русский купец Соловьев передал в дар церкви, была преступным образом вывезена из СССР и продана. Человек, который по наивности своей попытался добиться правды и разоблачить преступников, был убит, а мне, свидетелю, предложили исчезнуть и жить под его именем. Хотя, точнее сказать, не предложили — у меня не было выбора. Это все произошло в конце семьдесят девятого, почти шесть лет назад, но даже после того, как умер Брежнев, сняли с поста замминистра его зятя Чурбанова, а тогдашний глава МВД Щелоков застрелился, я все равно боялся — не за себя, за своих близких. Боялся даже узнать, что с ними, как они живут. Но теперь началась перестройка, — голос клиента неожиданно зазвучал возбужденно и страстно, — я верю Горбачеву, я верю, что в стране началась новая жизнь! Прошлого все равно не вернуть, но я безумно хочу к жене и детям, у меня нет в жизни ничего дороже них.
— Вот, как бывает, даже и не поверишь, что такие вещи взаправду случаются! — Алексей покачал головой и осторожно добавил: — Но только ведь вы уже сколько семью не видели — шесть лет? Лучше бы сначала написать или, может, позвонить. Потому что ведь шесть лет…
— Нет! — Самсонов так резко мотнул головой, что Алексей едва успел отдернуть ножницы, чтобы его не уколоть. — Не буду ни писать, ни звонить. Сегодня утром я написал заявление с просьбой уволить меня по собственному желанию и вечером уезжаю в Москву — к ним. Что бы ни случилось, но меня уже больше никто и никогда не
— Да скажите правду, что еще говорить? Тут ведь нет ничего стыдного, вы же не к другой женщине сбежали.
— Поверит ли Халида правде, как вы считаете?
— Халида! Какое имя красивое у вашей жены! Должна поверить, почему же нет? В крайнем случае, так вы ведь у нас в городе шесть лет почти прожили, работаете хорошо — даже в областной газете про наш музей Ленина писали. Так что если надо, все подтвердят, и я первый.
— Знаете, я мог бы обратиться с заявлением в прессу и рассказать о своей судьбе. Меня сочли бы жертвой застойного времени, мне бы сочувствовали, может быть, пели бы дифирамбы, как бывшим диссидентам. Но я хочу, чтобы моя Халида мне поверила без всяких заявлений и подтверждений, ведь мы никогда друг другу не лгали. Дети вот только… Хотя они уже почти взрослые и тоже имеют право знать правду.
Закончив стрижку, Алексей тщательно протер напудренной ваткой лицо и шею Самсонова, снял мелкие волоски.
— Вот вы и готовы, пусть жена полюбуется, как мастер Тихомиров все эти годы вас стриг.
Расплатившись с Алексеем, клиент на прощание стиснул ему руку.
— Спасибо, — сказал он, глядя на мастера сияющими глазами, — спасибо за все и прощайте!
— В столице будете волосы подравнивать — обязательно идите к хорошему мастеру и скажите, чтобы форму сохранял, — наставлял его Алексей, провожая до двери, — а случится снова быть у нас в городе — милости просим подстригаться, и жену приводите.
— Обязательно, — рассмеялся Самсонов, — не знаю, правда, как и когда это случится, но надеюсь, что мы непременно встретимся.
Они встретились через неделю. Около девяти вечера в дверь квартиры Алексея позвонили, и он оторопел, увидев на пороге клиента, которого уже считал бывшим.
— Я к вам без записи — примете или прогоните?
На лице Самсонова играла кривая усмешка, и заметно было, что он сильно пьян. Алексей чуть отступил, пропуская гостя.
— Заходите, садитесь, нам бы с вами сейчас чайку выпить, а? Я как раз чайник поставил, сейчас закипит.
По дороге на кухню он позвонил приятельнице, с которой собирался провести вечер, и сказал, что сегодня ничего не получится — появилось срочное дело. Глядя прямо перед собой мутными глазами, Самсонов сделал два глотка крепкого цейлонского чаю, потом неожиданно со стуком поставил чашку на блюдце.
— Вам ведь, конечно, интересно узнать, как произошла моя встреча с семьей, — странным бесцветным голосом проговорил он. — Так вот, не было никакой встречи, для них я, оказывается, давно мертв. На кладбище стоит крест с моим именем. Мой сын, которого я в последний раз видел десятилетним мальчиком, меня не узнал, мои дочери меня забыли, моя жена, женщина, которую я любил больше жизни и света белого, вышла замуж.
— Боже мой! — ахнул Алексей. — Да как же так? И вы им ничего не сказали?
— Оказывается, она была беременна, когда мы расстались, потом родила близнецов — мальчиков. Моих сыновей! Но они считают своим отцом ее второго мужа. Он хороший человек, я всегда любил его, как отца. Я и сейчас его люблю, я не могу на него сердиться. И на нее тоже, но… но мне больно. Больно!
— Но старшие дети-то? Они ведь вас помнят, обрадуются, если узнают, что вы живы! Почему вы им-то не сказались? Дети-то ваши, что бы там ни случилось. И вам было бы полегче, чем одному такую боль терпеть.