На самом деле
Шрифт:
— Не весь. Только хранилище. Как раз то самое, в котором хранятся документы восемнадцатого века. Не завидую Полинке Рысаковой. Хе-хе… С темой ей придется распрощаться.
Андрей прожевал сухарик и задумался. Выходит, он является последним, кто работал с документами из этого хранилища. Ну, прямо как Татищев, процитировавший однажды летопись, впоследствии погибшую, и сам ставший источником! Ему теперь и верят, и не верят: как узнаешь, может, он ее придумал?
Неожиданно он вспомнил письмо, над которым работала та девушка. Письмо, где некий Прошка сообщал царевне Софье, что Петра подменили. Тоже, стало быть, сгорело? И никто так и не понял, подлинник это или нет. Про себя Андрей, конечно, был уверен, что фальсификация. Но как теперь докажешь?..
Друг как будто услышал его мысли:
— Ходят слухи, будто там нашли очень странный источник.
— Знаю! Якобы государь ненастоящий. Староверы, видно, баловались.
— А, ты тоже слышал? Как же, интересно, если ты целый день из дому не выходишь? Вчера на факультете ни о чем другом не говорили. Все только и обсуждают, что это удивительное письмо! К кому ни подойти, все говорят про Прошку с Софьей! Ты, как, веришь?
— Нет, конечно. Говорю же — шутки староверов.
— А мне как-то…
— Ой, Иван, вот только ты не говори мне, что считаешь эту липу достоверной!
— Те, кто видел письмо, говорят, что очень… хм… натурально все смотрелось.
— Мало ли там чего говорят! Я это письмо тоже видел. Мне ты веришь?
— Все равно теперь уже никто и никогда правды не узнает.
— Иван! Скажи: ты что, не веришь мне? Я, что, в таких вещах, по-твоему, не разбираюсь?
— Конечно, разбираешься, но ведь и остальные не дураки!
— Черт побери! Я не знаю, дураки или не дураки, но эта писулька не может быть настоящей, ты понимаешь, ну просто не может!!! Я это чувствую!
— Интуиция пока что не внесена в список источниковедческих методов. А вот что касается описываемых в тексте реалий, почерка, бумаги и остального…
— Ну это же чу-у-ушь!!! — застонал Филиппенко.
— Для того, чтобы делать подобные заключения, у вас, уважаемый коллега, все-таки недостаточно оснований!
Андрей заскрипел зубами. Вероятно, аспиранты бы поссорились, не будь Иван столь умным, чтоб тотчас же сменить тему разговора.
— А в курсе ли ты, Андрей, относительно того, что сказало следствие о поджоге?
— Это был поджог?
— А как ты думал? Все подозревают, что подожгли как раз из-за того письма… — Делая уступку товарищу, Иван добавил: — Ну, поддельного. Его хотели уничтожить.
— Да кому оно нужно!?
— Нужно кому-то. ФСБ интересуется. — Иван налил второй стаканчик, пока его друг осмысливал такой нежданный поворот этой истории. — Говорят, они взялись за это дело. Значит, о письме узнали наверху. И, видимо, подделкой не считают.
— Бред какой-то!
— Нет, бред сейчас начнется! Обнаружилось, что в день поджога в архив пришел тип с поддельным отношением. Он изучал письмо. Некий Дроздов. С такой, знаешь, огромной бородищей — составили его фоторобот. И ты знаешь, друг мой, кого он напомнил фээсбэшникам?
— Кого?
— Да однофамильца твоего!
— Филиппенко? — Рот у Андрея открылся сам собой.
— Да, его, голубчика!
Злорадно усмехнувшись, Ваня, видимо, представил, как этот фальсификатор и гнусный клеветник в конце концов получит по заслугам.
— Прикинь, он сейчас в розыске!
— Блин… Что ж это, выходит, Филиппенко сжег архив?! А на фига?
— Не знаю. Может, чтобы оправдать свое вранье? Вообще, какая разница? Главное, что ему наконец-то надают по одному месту!
Андрей порозовел и оживился:
— Да, за это надо выпить! Ну что, возьмем еще по пиву?
14
С тех пор, как Боря Новгородцев, завершив мучения в архиве, приступил к учебе, перешел на третий курс, он видел эту девушку лишь раз. Она болтала с кем-то не на факультете, а внизу, у гардероба, сидя на скамейке, и была по-прежнему прекрасна. Боря вдруг подумал, что, скорее всего, она уже на пятом. Это значит, в универ она будет приходить все реже и реже, а потом он вообще исчезнет. Целую неделю обдумывал Новгородцев эту мрачную перспективу. Он, хоть и не верил во взаимность, должен был что-то предпринять. Хотя бы попытаться. Сделать шаг к своей мечте — для самоуважения, чтобы впоследствии не терзаться из-за упущенной возможности.
Ещё Борису было стыдно от того, что он своей подделкой ввел в такое заблуждение дипломницу, поставив под вопрос её защиту, а, возможно, всю дальнейшую карьеру.
Словом, он решил написать девушке письмо.
На доску с расписанием занятий студенты иногда прикрепляли записки: «Толе, 303», «Паша Николаев!!!», «Ирине Т., 4 курс». Боре этот способ показался наилучшим — ведь написать намного проще, чем сказать что-либо лично. Он долго мучился, сочиняя признание, измарал кучу черновиков. Думал даже написать письмо чернилами, которые сделал для поддельного письма, изготовить какую-нибудь куртуазную эпистолу в стиле восемнадцатого века. Но потом решил, что лучше не рисковать, не выпендриваться, чтобы не показаться неискренним.
На листке для принтера формата А4 Боря качественной ручкой (но не гелевой) старательно, красиво (но и не каллиграфически, а вроде бы небрежно, чтоб честней смотрелось) написал:
«Милая А.! К сожалению я не знаю Вашего имени: мне известна лишь его первая буква. Ее, как и Вашу фамилию, я нашел в архивном требовании: несколько недель назад Вы изучали рукописи, а я нес повинность в хранилище. Да, я очень мало знаю о Вас — но зато часто думаю. Вряд ли Вам что-то скажут моя внешность или фамилия, хотя мы учимся на одном факультете, и я часто с радостью встречаю Вас в его коридорах. Для меня Вы самая красивая, самая нежная, самая загадочная. Ответьте мне, пожалуйста. Я счастлив был бы любой весточке от Вас».
Письмо получилось отвратительное и слащавое — Борис прочел его и ужаснулся. Но ничего лучше придумать так и не сумел. Утром Новгородцев пришел на факультет, сложил листочек вчетверо, любовно надписал на нем: «А. Сарафановой» и с помощью зажима прицепил на расписание.
После этого он густо покраснел и быстро убежал туда, где нет людей — в какую-то пустую аудиторию. Там Боря отдышался, но не успокоился. Внезапно он подумал, что, кажется, не поставил запятую после слова «к сожалению». А. могла подумать, что ее поклонник — жалкий неуч, завсегдатай тупых чатов, зритель «Дома-6», и в гневе изорвать нерусское послание. «Нужно снять письмо!» — подумал Боря. В глубине души он понимал, что это желание вызвано не пунктуационной ошибкой. Борис, хоть и жаждал признания, но холодел от ужаса при мысли о том, что прекрасная Сарафанова прочитает его записку. Кроме того, его послание, кусочек души, висит на доске, и любой посторонний может украсть его! Короче, Борис решил снять письмо. Вновь начиная краснеть, он вернулся к расписанию.