На самых дальних...
Шрифт:
На пирсе, как всегда в таких случаях, быстро собралась публика — матросы с «эресов», рабочие с комбинатов, парочки, разгуливающие вечером по берегу. Сыпались комментарии, в основном одобрительные. Публика со знанием дела покачивала головами.
— Что, нравится работа? — спрашивал Скрабатун с явным намерением подзадорить матросиков.
— Ничего. Культурно, — соглашались те.
— То-то, мальчики, учитесь хозяйничать у империалистов! — Скрабатуна хлебом не корми — дай поговорить за жизнь. Любит старшина докапываться до сути. — И учтите, они на дядю работают. Не то что вы — на себя. Треску ловим, горбушу за борт бросаем!
— Да мы что? У нас план, — оправдывались матросы. — Условия…
— Условия! —
Скрабатуна так и подмывало все это продемонстрировать для наглядности, но сейчас был не тот случай, надо было приглядывать за шкипером, как бы чего не отмочил.
Все шло неплохо. И главное — быстро. Но Земцев был недоволен. Уж больно образцово-показательно вели себя японцы, никто из них даже не пытался куда-нибудь отлучиться, хотя в работе и случались нередкие паузы, приходилось ждать, пока обернутся машины. Земцев догадывался: больше всего их смущало, конечно, его присутствие. После недолгого колебания он решил отлучиться. И это было как нельзя кстати: ему давно хотелось повидать Логунова и переброситься с ним хотя бы парой слов.
Сделав старшине необходимые распоряжения, Земцев покинул пирс и быстро зашагал в сопку.
Бориса он застал одного. Тот был немало удивлен его визитом и очень обрадовался.
— Ну, Земцев, ты меня просто балуешь!
— А где Таня?
— У твоей Нины. Ты что, не в курсе?
— А я был дома?
— Ну, ты даешь, Земцев!
— А ты думаешь, как достается дознавателю его хлеб?
— Ну и как же он достается?
Земцев тяжело опустился на табурет, снял фуражку и ничего не ответил.
— У тебя неприятности? Что-нибудь случилось?
— Нет, Боря, все нормально. Теперь все в порядке.
— А было худо?
— Дальше некуда.
— Да, радио, конечно, спутало все твои карты.
— А ты откуда знаешь? — удивился Земцев.
Борис кивнул на транзистор:
— Дьявольское изобретение двадцатого века.
Земцев очень рад был повидать Логунова, но ему не хотелось, чтобы тот говорил сейчас слова сочувствия, и Борис их, слава богу, не говорил.
— Слушай, Земцев, а может, тебе действительно отпустить шхуну, а? Никаких тебе волнений, вовремя будешь питаться, каждый день видеть семью. Да и начальство лишний раз не заругает. Поди плохо?
— Поздно, Боря.
— Я так и знал. Что ж ты молчишь?
— А что говорить? Дело сделано, пришел к пирсу, сдал улов.
Борис даже присвистнул.
— Обратной дороги нет. Кажется, есть такое кино.
— Да, кино получается.
Помолчали. Борис произнес уже серьезно:
— Слушай, Дима, если для тебя важно, что я сейчас скажу, то изволь. Если бы я мог подняться со своим разрезанным брюхом, то немедля отправился бы на пирс и помог тебе разгрузить это хозяйство.
— Спасибо, Боря. Больше ничего не надо говорить. Именно это я и хотел от тебя услышать.
Земцев встал и пошел
— Да, ты знаешь Сидэки Сёйдзё?
— Как же! Восходящая звезда эстрады. Кумир японской молодежи.
Земцев шагал к пирсу с ощущением вновь обретенной уверенности. От души как-то сразу отлегло. Что ни говори, а когда один взваливаешь на себя солидный груз, очень даже просто не рассчитать силы. Но вот в критическую минуту, в «мертвой точке», кто-то подставляет свое плечо, и ты вдруг чувствуешь: ничего, ты еще в порядке, тянуть еще можешь, есть порох…
«Мертвая точка» миновала. Он снова готов был действовать.
Громовой старался казаться спокойным. Подчеркнуто спокойным. И был предельно краток. В такие минуты Земцев очень уважал своего начальника. Тот не закатывал истерик, не кричал, не стучал кулаком по столу, не грозил парткомиссией и гауптвахтой. Это не всякому дано.
— Дмитрий Алексеевич, я не буду квалифицировать ваши действия. Вы человек военный и обязаны отдавать себе в этом отчет. — Громовой остановился против его стола. — Извольте сейчас же, не медля ни минуты, написать объяснение. Или рапорт. В том случае, если не согласны с моими действиями. Разумеется, от дознания я вас отстраняю.
За майором захлопнулась дверь.
Земцев остался один.
Некоторое время он сидел не двигаясь, потом отодвинул ящик стола и положил перед собой чистый лист бумаги.
13
САВАДА ЦУНЭО. 1911 года рождения, уезд Мацумаэ, г. Фукусима, беспартийный, образование 4 класса, женат, 2 детей, моторист, не судим. Проживает в г. Нэмуро, ул. Котохыра, 9.
«На море я работаю больше пятидесяти лет. Сначала матросом, потом масленщиком, потом мотористом. У меня сын и дочь, трое детей умерли. Сын — Савада Коити, плотник по ремонту шхун, дочь замужем за рыбаком. У Ямомото я работаю больше двадцати лет, сначала у отца, теперь у сына.
Промысел мы вели в районе Сапкаку. На каком удалении от берега, я точно не знаю — нахожусь все время в машине, кроме того, у меня плохое зрение. Где вести промысел, хозяин и шкипер с командой не советуются и никогда не спрашивают ее согласия. Мы можем только догадываться и молчать — кому хочется потерять работу в разгар сезона?»
«Существовал ли на шхуне журнал промысла?»
«На всякой шхуне должен быть журнал промысла. Ведет его гёротё — начальник лова — или сам сендо».
«Вы ранее задерживались в советских водах?»
«Много раз задерживался. Но меня отпускали».
Земцев подводил итоги. Плюс к плюсу, минус к минусу. Картина вырисовывалась малоприглядная. Где-то он ошибся, допустил просчет, но где? Вновь и вновь он проигрывал в памяти события, отдельные разговоры, реплики, жесты и старался понять, почему все сработало вхолостую. Да, он выиграл время. Не важно, какой ценой, но выиграл. Да, команда была на пределе, хозяин со шкипером чуть не передрались. Но не больше того. Правда, в его отсутствие кто-то пытался сунуться в машину, но в последний момент раздумал, а Грибкову не удалось разглядеть, кто это был. Потом, после разгрузки, Скрабатун обшарил и простучал с Грибковым всю шхуну, но вернулся ни с чем. Журнал лова как в воду канул. Может, так оно и было в действительности, а он слишком поспешно ухватился за ошибочную версию и пошел по ложному следу? Может, в записке сендо это была не более чем фраза, а не ниточка, за которую следовало сломя голову цепляться?