На семи дорогах
Шрифт:
— Арзыгуль прекрасная девушка, что там говорить, — произнес один из джигитов. — Да одна беда: никто ей не нравится.
— Она говорит, нет ей достойных по обеим сторонам реки, — добавил другой.
— Пусть что хочет, то и говорит! — усмехнулся третий. — Куда она денется от нашего хозяина?
— Конечно, желание сердара нельзя не исполнить,
— А может, она говорит все это специально, чтобы эти разговоры дошли до Чоллек сердара.
— И что?
— А то, что Чоллек услышит эти разговоры, еще больше распалится и приедет, чтобы жениться на ней. Девушки хитрый народ, клянусь аллахам!
Джигиты заметили Чоллека и почтительно его приветствовали, Менджак подвинулся, освобождая место у костра.
— Сердар, не сочти мои слова за дерзость, — произнес Менджак, когда Чоллек опустился на землю. — Тебе уже двадцать восемь лет, а ты еще не слышал ласковых слов от девушек в нарядных платьях. Женись, ведь у тебя есть все — и слава, и богатство...
Чоллек молчал.
— Джомарт-бай тоже будет рад породниться с тобой, — продолжал Менджак, — если только мир останется таким, каков он сейчас. А если будешь и дальше откладывать женитьбу, весь век проведешь бобылем.
Знал ли Менджак, что он сыплет соль на больное место сердара...
— Ну, а если Джомарт-бай скажет нет, что тог-да? — нарушил долгую паузу Чоллек.
— У тебя есть оружие, есть преданные молодцы с закрученными усами. Если бай откажет, пусть пеняет на себя. Придется выкрасть девушку и бросить на коня.
«Верно. А потом нужно перебраться за границу. Время назрело. Здесь мы уже не справляемся с делами. Что же касается богатства и всякого добра, то я набрал его столько, что хватит на две жизни, даже если я палец о палец не буду ударять», — подумал про себя Чоллек.
Твердо решив жениться, сердар взял с собой несколько самых преданных и отважных джигитов и покинул Ширин колодец.
Загодя обдумав план действий, Чоллек выбрал самую пустынную дорогу, ведущую к колодцу Джомарт-бая.
По пути решили сделать привал. Спешились подле такыра, в котором скапливались воды в сезон дождей. Это место называли Пескак.
Когда Чоллек с другими джигитами спустился к воде, чтобы напоить коней, начинало вечереть.
Пока кони пили, они разглядывали местность, лени во перебрасываясь словами.
Внезапно со стороны высокого кустарника, отбрасывавшего густую тень, послышался тихий стон. В нем было столько муки и страдания, что у всех по телу прошла дрожь.
Они подошли поближе.
На узловатых корнях кустарника, в неглубокой яме, на влажном песке, лежал, чуть ли не вдвое согнувшись, юноша, небрежно накрытый чекменем. Усы и борода едва пробивались на его искаженном болью лице.
Видимо, от боли он искусал до крови губы. Веки посинели и набрякли. Всем своим видом он напоминал связанную и брошенную наземь овцу, безропотно и безмолвно ожидающую смерть.
Рядом с юношей сидел человек с седой бородой, ко« торому на вид можно было дать около пятидесяти. Он заботливо обмахивал лежащего, тело которого время от времени вздрагивало.
Только через некоторое время, случайно подняв глаза, седобородый старик увидел остановившихся над ним людей.
Он легко вскочил с места, подбежал к ним и, схватив за стремя первого попавшегося всадника, быстро заговорил, прерывая свою речь жалобными стенаниями:
— Помогите! Спасите моего сына от страшной беды. Спасите моего единственного...
— А что с ним?
— Его хочет забрать смерть, — с трудом выговорил старик страшное слово. — С утра начался у него приступ, и вот до сих пор не отпускает.
Всадники сидели и молчали. Тогда седобородый опустился на колени и вновь принялся кричать, размахивая руками. В голосе его послышались сдерживаемые слезы:
— Милые мои, родные, неужели нет среди вас ни одного мусульманина?
Всадники не шелохнулись. Никто из них не решался произнести ни слова, хотя неожиданно заданный стариком вопрос взволновал их. Краешком глаза они поглядывали на главаря, ожидая его решения.
«О, Чоллек не прост. Вы еще не знаете его как следует, Чоллека», — подумал про себя атаман.
— Есть мусульманин! — крикнул он пронзительно, соскочил с коня и подошел к старику. Он взял его за руку, поднял с земли и принялся отряхивать с одежды налипший песок.
— Отец, не беспокойтесь, — сказал Чоллек торжественно. — Мы исполним свой мусульманский долг.
Он сделал знак, и табиб — лекарь Чоллека, который был немного знаком с медициной, подошел к лежащему юноше. Опустившись на колени, осторожно потрогал живот в нескольких местах, затем сообщил своему хозяину:
— Сердар, этого мальчика постигла более страшная беда.
— Что у него?
— Аппендицит.
— Дай лекарство. Табиб покачал головой.
— Тут лекарство не поможет. Живот необходимо он и до завтра не протянет.
При этих словах отец в отчаянии дернул свою бороду, вырвав белый клок волос.
— Ну тогда режь! — нетерпеливо проговорил Чол-лек, и конь его переступил с ноги на ногу.
Лекарь покачал головой.
— Нет, сердар-ага, я с этим не справлюсь. Нужно найти такого человека, который справится.
— Где ты его сейчас тут найдешь?!
— Резать и зашивать животы умеет русский дох тор, который проживает недалеко от районного центра, в селе, в доме учителя. Этот русский—христианин очень умелый. Только говорят, что он колдун, из-за этого его и возненавидел белый падишах... Из-за этого он и попал в кишлак, а иначе бы спокойно жил в городе.
Чоллек помрачнел, поняв, что дело неожиданно для него осложнилось. В душе он тысячу раз успел пожалеть во время сбивчивой речи своего лекаря, что назвался мусульманином.