На Севере дальнем

Шундик Николай Елисеевич

Петя упрямо сдвинул свои белесые брови и, глядя в пол, пояснил:

— Это секрет, мама. Вот когда я вырасту большой, тогда все объясню.

Не очень довольная причудами сына, Вера Николаевна ре­шила оставить его на время в покое. Но, когда еще раз заме­тила, что обед Пети опять очутился в помойном ведре, она возмутилась:

— В конце концов ты объяснишь мне свое поведение или нет, негодный мальчишка?!

Петя молчал.

Возможно, так и держал бы Петя в тайне причину своего необычного поведения, если бы его поступками не заинтересо­вался отец.

— Подожди, Петя... Ведь я до сих пор думал, что

ты меня и маму уважаешь, — сказал он, усаживая сына перед собой на стул. — Почему же ты не объяснишь нам, зачем опаздыва­ешь к столу, выбрасываешь обеды и голодаешь? Рассказал бы, в чем дело, тогда, возможно, мама просто не стала бы звать тебя к столу.

— Я хотел, чтобы это было тайной, — буркнул себе под нос Петя.

— А-а-а, тайна! — многозначительно заметил Виктор Сер­геевич. — Ну, раз тайна, тогда, конечно, другое дело... Хотя мне, по совести, очень обидно, что мой сын не пожелал по­святить меня в свою тайну...

—Знаешь, папа, тебе я, пожалуй, скажу!

— А ну, ну...

Петя подошел к двери, чтобы удостовериться, нет ли кого-нибудь за ней, и сказал:

— Видишь, я про одного северного путешественника книгу читал. В книге рассказывается, что, когда ему было еще толь­ко восемнадцать лет, он уже приучал себя по четверо-пяте­ро суток не есть, чтобы стать закаленным, чтобы уметь пере­носить голод. Вот и я тоже решил попробовать...

— Ну-ну, теперь ясно, теперь все ясно... — Виктор Серге­евич дотронулся до бородки и, немного подумав, добавил: — Вот ты сказал, что путешественнику тому было всего восемна­дцать лет. А не скажешь ли ты, сколько лет тебе?

Петя смутился:

— Мне еще немножко маловато... Но мне уже десять лет...

— Действительно, маловато еще, чтобы пять суток не есть, — сказал Виктор Сергеевич. — Таким путем ты, пожа­луй, скорее чахнуть начнешь, чем сил набираться.

— Да вот я проверить себя хотел, но разве нашу маму проведешь! Только один раз мне удалось полтора дня не есть... На ногах стоял, но коленки, знаешь, дрожали...

— Значит, коленки дрожали?

— Дрожали, — сознался Петя.

— Давай твердо договоримся: как только станет тебе восемнадцать лет, тогда, если захочешь, ты повторишь свои опыты, а сейчас пока воздержись. Это мой совет тебе. До сих пор советы мои ты ценил — не знаю, как на этот раз будет.

— Хорошо. Даю тебе слово, что буду ждать до восемна­дцати лет, — твердо сказал Петя.

— Ну что ж, по рукам?— протянул свою руку Виктор Сер­геевич.

— По рукам! — повторил Петя и звонко хлопнул рукой по ладони отца.

Но вскоре после происшествия с Эттаем и Тавылем Петя опять внушил Вере Николаевне подозрение своим странным поведением. В каждом его шаге, в каждом жесте сквозила таинственность. Он то и дело перешептывался с друзьями, осматривал свою меховую одежду; наконец спрятал в рюкзак отцовский бинокль. Там же мать обнаружила коробочку с гвоздями, молоток, иголку с нитками, связку нерпичьих рем­ней, самодельный наган. И что больше всего испугало ее — это спички.

«Э, нет, тут что-то неладно», — сделала вывод Вера Ни­колаевна и показала рюкзак отцу.

— Ясно. Полярный путешественник собрался в поход, — нахмурился Виктор Сергеевич.

Как только Петя вернулся из школы, он сразу же услыхал голос отца:

—Зайди-ка, Петя, ко мне на минутку.

Петя подозрительно взглянул на подушку, под которой прятал рюкзак, и, стараясь придать себе непринужденный вид, вошел в кабинет к отцу.

— Ну, как у тебя дела? Завтра выходной день — может, сходим капканы на песца поставим? Ты же любишь охоту.

— Да... Но, может, еще рано капканы ставить? — потупил­ся Петя.

— Почему же рано? Охотники поставили капканы уже два дня назад.

— А-а-а, вот как... Я и не знал, — неопределенно протянул Петя.

— Я вижу, тебе хотелось бы провести выходной день как- нибудь по-другому?

Петя подозрительно глянул на отца, нахмурился, что-то обдумывая.

— Помнишь, ты говорил, папа, чтобы я советовался, если в голову мне придет что-нибудь тайное? — спросил он, глядя отцу в глаза.

— Как же, как же, помню и, признаться, жду, когда же ты наконец скажешь мне что-нибудь в этом роде, — подавил улыбку Виктор Сергеевич.

— Так вот, такое время пришло, папа, — полушепотом ска­зал Петя и побежал на цыпочках к двери, чтобы прикрыть ее поплотней. — Только не говори пока маме. Не потому, что я не уважаю ее или еще что-нибудь, а просто... Ты же знаешь, что мама испугаться может.

— Да, да, понимаю, — кивал отец.

— Так вот, мы узнали, что ты и председатель сельсовета сумели доказать Экэчо, что Тавыль должен учиться. И вот мы, то есть я, Кэукай и Эттай, решили съездить за ним на со­баках в тундру. В этой экспедиции я буду главным полярным путешественником, а они — моими проводниками. Помнишь, как у Арсеньева Дерсу Узала?

— Как же, как же, помню. Очень хороший человек был Дерсу Узала.

— А Арсеньев? — спросил Петя и тут же ответил сам: — Арсеньев был замечательный путешественник!

— И насчет Арсеньева я с тобой согласен. — Виктор Сер­геевич положил ногу на ногу.

— Долго спорили Кэукай и Эттай, кто из них будет про­водник гольд Дерсу Узала, — блестя глазами, продолжал рас­сказывать Петя. — И наконец мы решили так, что оба они будут Дерсу Узала. Понимаешь, сразу два Дерсу Узала!

— Да, понимаю. Спор, конечно, разрешен замечательно. Почему бы действительно не быть двум Дерсу Узала? — со­гласился Виктор Сергеевич и, немного подумав, спросил:— А вот скажи мне, Петя: как ты представляешь себе путешест­венника? Ведь ты читал о Дежневе, о Миклухо-Маклае, о Пржевальском, даже в книги мореплавателя Василия Михай­ловича Головнина заглядывал...

— А как же! Конечно, заглядывал. Я, если хочешь знать, папа, в свою специальную тетрадь, которая называется у ме­ня «Учебник путешественника», отдельные места из книги Го­ловнина переписал...

Петя бросился к своему рюкзаку и вскоре принес толстую общую тетрадь, завернутую в хрустящую непромокаемую бу­магу.

В тетради действительно было много выписок из книг пу­тешественников. Выписки перемежались с раскрашенными ри­сунками, которые Петя срисовал из тех же книг.

— Вот здесь у меня Головнин, — показал Петя, — а вот тут я слова выписал его... вот это, что красной рамкой обведено... Видишь, он говорит, что ум и... — как он еще пишет? — обшир­ные дарования достаются в удел всем смертным, где бы они ни родились. А дальше вот пишет, что если бы собрать детей со всего земного шара и дать им одинаковое воспитание, то из темнокожих вышло бы не меньше великих людей, чем из детей с белыми лицами...