На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики
Шрифт:
Главным отличительным свойством всех действий генерала Граббе была стремительность. Он всегда старался ошеломить неприятеля быстротой своих движений и, как великий Суворов, предпочитал удар в штыки бесцельной перестрелке. По тогдашнему состоянию огнестрельного оружия тактика была совершенно разумной и всегда вела, особенно в делах с горцами, к решительному успеху. Как все недисциплинированные, не приученные к действиям плотными массами полчища, горцы не выдержали дружного натиска в штыки и на сей раз. Как только храбрые кабардинцы с полковником Лабынцевым во главе, невзирая на сыпавшиеся на них пули, стремительно спустившись на дно балки, полезли вверх и без единого выстрела стали быстро приближаться к краю ее, сверкая ощетинившимися штыками, мюриды не выдержали и поспешно отступили. Отступление это очень скоро перешло в самое беспорядочное бегство. Шамиль пытался было собрать рассеянные
Никто лучше Шамиля не умел этого сделать.
— Аллах разгневался на нас, — говорил он своим приближенным. — Мы мало молимся. Я решил наложить трехдневный пост и буду умолять Магомета войти со мной в соприкосновение и сообщить мне волю Аллаха, а я уже поведаю ее народу. Итак, готовьтесь.
Надумав подогреть фанатизм своих последователей, Шамиль решил прибегнуть к особенно сильнодействующим мерам. Собрав в свою саклю мулл и наибов, он объявил им, что налагает на все войско трехдневный пост, в течение которого он сам пробудет зарытый в землю, без пищи и в молитве. Чтобы все это обставить как можно с большею торжественностью, Шамиль повелел наутро всему войску собраться на вершине, прилегающей к аулу, где и должна будет произойти церемония закапывания имама в землю.
Солнце, словно король из своей опочивальни, приветливо улыбаясь, вышло из-за зубчатой вершины и, затопив землю своими яркими лучами, озарило темные ряды шамилевских полчищ, выстроенных в строгом порядке по сотням и по пятисотням.
Перед каждым отдельным отрядом, в желтых черкесках, с серебряными значками в виде блях и полулуний стояли наибы-начальники. Всюду развевались распущенные концы белых повязок на черных и рыжих барашковых папахах. Пестрели яркие значки и знамена, сверкали отделанные в серебро оружия.
Тишина царила мертвая. Все стояли и ждали в напряженном молчании.
На отдельной небольшой возвышенности в центре круга, образуемого его войсками, стоял Шамиль. На этот раз он был одет в старую черкеску, босой, на голове чалма. Вокруг него — самые близкие лица и муллы.
Тут же чернела глубокая яма, вырытая за ночь. Подле ямы белели грудой сложенные доски.
Шамиль подошел к краю ямы и поднял руки в знак того, что он желает говорить. Все насторожили слух.
— Братья мои, — раздался отчетливый, слышимый на большое расстояние голос имама. — Желаете ли вы, чтобы Аллах отвратил лицо свое от нас и предал бы во власть гяурам? Желаете ли вы, чтобы пришли неверные в ваши аулы, отняли бы ваших молодых жен и дочерей, а младенцам вашим разбили головы о камни? Согласны ли вы, отдав оружие врагам, обратиться во вьючных животных и, обливаясь потом, таскать на спинах камни для стен их крепостей и вокруг их рыть глубокие рвы? Хотите ли вы видеть в ваших аулах на тех местах, где стоят ныне наши святые мечети, христианские храмы? Легко ли вам будет смотреть, как стая свиней начнет бегать по могилам ваших предков и нечистыми своими рылами нюхать возложенные на них надгробные памятники? Отвечайте, хотите ли вы всего этого?
Шамиль на мгновение умолк. Словно ропот моря, глухо промчались по рядам протестующие возгласы, промчались и смолкли. Шамиль продолжал:
— Вы ропщете, вы не соглашаетесь, но что вы делаете, чтобы всего этого не случилось? Ничего или почти ничего! Вместо того чтобы биться с врагами до последней капли крови, вы при встрече с ними спешите скорее расстрелять ваши патроны и затем бежите в разные стороны, не пытаясь даже вступить с русскими в единоборство. Вид штыков отнимает у вас всякую бодрость. Стыдитесь, воины пророка, разве так подобает вам вести себя, если вы действительно
Окончив речь, Шамиль, поддерживаемый двумя муллами, осторожно спустился по приставленной лестнице на дно ямы. Как только он скрылся из глаз, присутствовавшие на холме друзья имама поспешили заложить отверстие досками, поверх которых набросали землю. Получилась настоящая могила. Для пропуска воздуха сбоку была оставлена сколоченная из досок труба. Когда могила была засыпана, четыре муллы принялись пронзительно выкрикивать слова молитвы. Народ слушал внимательно, с затаенным ужасом поглядывая на свежую насыпь могилы, под которой в глубоком мраке сидел теперь имам, принявший на себя грехи народа и за него подвергший себя жестокой пытке.
Три дня и три ночи собравшиеся на склон вершины горцы простояли на одном месте, не спуская глаз с роковой могилы. Ноги у них одеревенели, от жажды и голода губы у многих почернели и растрескались, но, помня строгий приказ Шамиля, никто из них не осмелился покинуть ряды. На третий день утром стоявшие у края могилы муллы услыхали глухой голос имама, приказывавшего выпустить его. Десяток лопат жадно схватились за работу, и в несколько взмахов земля была сброшена, доски разобраны, и через минуту Шамиль показался над ямой. Он был страшно бледен. Щеки его осунулись, глаза ввалились. Как только голова имама в белой чалме поверх папахи показалась из отверстия, неистовый исступленный рев многотысячной толпы потряс воздух. Ни один мускул не дрогнул на лице имама, только глаза его гордо сверкнули, и, обведя толпу проницательным, властным взглядом, он еще надменнее поднял голову в сознании своего могущества и власти над покорным его воле человеческим стадом, все более и более начинавшим приходить в экстаз. С минуту он стоял неподвижно, облитый лучами солнца, но вот медленно поднялась вверх рука его, и по этому знаку ревущая толпа сразу умолкла. Наступила мертвая тишина, в которой каждое слово имама отдавалось громко и отчетливо.
— Нет Бога, кроме Бога, и Магомет — пророк его, — начал Шамиль и, сделав это необходимое вступление, заговорил резким, властным голосом.
Он говорил долго, и каждое слово имама проникало в душу жадно слушавшей его толпы.
В красноречивых, образных выражениях поведал Шамиль о своих страданиях под землей, о горячих молитвах, возносимых им к Аллаху. Молитвы эти не прошли даром: по неизречимой милости к своему верному слуге, лучезарный пророк Магомет явился ему в его заточении и беседовал с ним. Шамиль от имени пророка начал бросать в лицо народу оскорбительные упреки.
— Жалкие, трусливые бараны, — запальчиво выкрикивал Шамиль, бешено сверкая глазами, — зачем вы осквернили святость оружия, беря его в свои трепещущие страхом руки? Так говорит пророк. Не шашки и кинжалы подобает держать вам, а веретено; сбросьте черкески воинов, наденьте женские шальвары и ступайте пасти коз. Разве вы воины? Вы даже не мужчины. Гяуры, которые, как псы, должны бы лизать ваши ноги, бьют вас по лицу, и вы терпите… Позор на вашу голову… Проклятье вам, трусливые чакалки. Подумайте о том, что скажут ваши сыновья и внуки, когда они станут взрослыми. Страдая под владычеством гяуров, они будут проклинать вас. Они скажут: «Наши отцы могли бы не допустить того, чтобы мы теперь унижались перед неверными, они могли бы прогнать их из страны нашей, но не сделали этого, кто из трусости, кто из лени, кто из корыстолюбия, предпочитая русские рубли свободе. Будь же они прокляты, наши отцы, осудившие нас на такое горе. Они недостойны лежать в святой земле, пусть кости их гниют, как падаль». Вот, что скажут ваши дети.
Излив целый поток отборной брани на головы притихнувших воинов, Шамиль, наконец, утих и заговорил спокойным голосом.
— В чем причина последних наших неудач? — задал он вопрос и сам же ответил: — Единственно лишь в том, что обыкновенно при встрече с русскими только незначительная часть наших дерется как следует, остальные же остаются в ожидании. Если мюридам удается опрокинуть русских, тогда находящиеся в роли зрителей бросаются им на помощь и довершают истребление гяуров, если же наоборот, — то они без зазрения совести переходят на сторону русских и униженно просят пощады.