На скамейке возле Нотр-Дам
Шрифт:
– Куда мы пойдем? – Лена, очутившись на улице, на нервной почве начала хохотать. Верно говорят: «Не имела баба забот, так купила она порося». Ну, вот я как раз и оказалась для Лены порядочной свиньей. И, освободившись наконец от заботы обо мне, Лена почувствовала себя счастливой.
На улицах по-прежнему были люди. Эйфелева башня горела огнями. Трава на газонах от ее света приобрела зеленый оттенок фантастической красоты. Вдоль Марсова поля таинственно темнели пирамиды туй.
Валерий шел рядом.
– Поедем к тебе в гостиницу?
Лена смутилась. Откровенно говоря, ей пока не хотелось в гостиницу. Хотелось еще погулять.
– Не знаю… Может, пройдемся пешком?
Валерий посмотрел на часы.
– Я должен вернуться к утру. В девять начнется предполетная подготовка. Потом обед, снова подготовка, ужин – и спать. Послезавтра полеты. Времени мало.
– Тогда поехали, – тоненько сказала Лена. Ей нужно теперь привыкать к жизни по расписанию. Да ее жизнь и в Москве не отличалась особым разнообразием.
Они вышли к Дому инвалидов. Валерий стал ловить такси, а она старалась запомнить все, что видела вокруг. Какая волшебная ночь! Вот белые розы на газоне – нежные головки не шелохнутся на стройных стеблях. Ей казалось, что она сама такая же, как эти розы. А ведь в путеводителе написано, что здесь, на Марсовом поле, какая-то военная школа или что-то еще, связанное с милитари. Война и розы. Как странно, неестественно. Она подошла и взяла Валерия за руку. Поездка по ночному Парижу, к сожалению, не заняла у них и десяти минут. И вот они с Валерием уже расплачивались с водителем перед входом в гостиницу. Ключ от номера был у Лены в сумочке.
Ночной портье не обратил на них никакого внимания. Когда двери лифта сомкнулись за ними, Валерий привлек Лену к себе. Что-то изменилось в его поцелуе. Лена поняла – это был поцелуй мужчины, который очень хочет. Налета дружественности, что-то вроде того, что мы с тобой, дорогая, не только любовники, но и большие друзья, прямо-таки товарищи по оружию, который всегда раньше сопровождал его ласки, не было и в помине. «Вот что делает Париж с мужчинами!» – только и успела подумать она. Дальше происходило что-то необыкновенное. Во всяком случае, она таких ощущений еще никогда не испытывала. Даже не подозревала, что ее тело и его тело могут быть такими слаженными, такими желанными и так чувствовать и понимать друг друга. Он отпустил ее только перед рассветом, и она не уставала от его ласк, наоборот, ей хотелось повторения – еще и еще. Когда же, наконец, она почувствовала, что он изнемог, и тоже задремала, прижавшись губами к его плечу, и потом, окончательно расслабившись, вытянулась и заснула крепким сном, она не поняла, что еще в предутренней темноте он выскользнул из постели, быстро оделся и ушел, поцеловав ее на прощание.
Валерий шагал по Большим бульварам, а Париж в это время только еще готовился просыпаться. Уборщики сонно разворачивали змеи шлангов, чтобы смыть в сточные канавы нападавшие за вечер листья платанов. Пустые такси медленно ехали по улицам в поисках запоздалых гуляк. Перед кафе на бульваре Монмартр выгружали в корзинах устрицы, остро пахнущие морем. Привозили их теперь не разносчики на тележках, как во времена Моруа, Ремарка и старины Хэма, а на мотоциклах и легковых «каблуках» – но Валерий ничего не знал об этом. Запах устриц – острый, наполненный морем, не нравился ему. Он шагал, торопясь, а ноздри его немного двигались, и он морщился, стараясь избавиться от всего, что связывало его с морем. Он шел быстро, будто наведенный на цель, не заглядываясь ни на кафе, ни на крыши домов – все разные, но все великолепные. Его не заинтересовала и уже открывшаяся булочная на углу Итальянского бульвара, почти возле Оперы, из окошка которой толстая негритянка завлекала одиноких путников волшебным ароматом плюшек. И на здание Оперы с множеством лесенок, балкончиков, золотых финтифлюшечек и золотой арфой Орфея на крыше он тоже не обратил внимания. Он шел вперед, влекомый странным чувством, присущим зверям в период гона или людям – когда они говорят, что их посетило озарение. Он шел интуитивно и быстро, почти как Шварценеггер-Терминатор, выбирая дорогу не по карте, не по указателям улиц. Впрочем, в Париже трудно заблудиться, особенно человеку военному, хоть раз видевшему Париж на карте. В общем, практически пробежав, гонимый интуицией, Большие бульвары, у Оперы Валерий спустился в метро и далее поехал к Трокадеро – ближайшей остановке от Эйфелевой башни.
Мари спала, во сне чувствуя, что тело ее еще сковано усталостью. Тем приятнее ей казался этот сон или полудрема, тем блаженнее всем существом она чувствовала, что еще может лежать в тепле, не вставая. Когда раздался звонок в дверь, она пошевелилась, но сквозь сон подумала, что вставать в такую рань ни за что не будет.
Однако в это время уже не спала я. Разница во времени между Москвой и Парижем дала о себе знать, и я, кстати, в этот день совершенно не мучимая бессонницей, проснулась как штык в семь по московскому времени. К тому же не последнюю роль в моем пробуждении сыграли затекшая от неудобной позы спина и невыносимый храп Лулу. Так что в то самое время, когда Мари досыпала на своем кресле, я осторожно вышла из ее кухни на кусок крыши. Париж расстилался подо мной океаном крыш, и швейная игла Башни высилась хоть и сбоку, но совсем рядом со мной, так, что мне показалось, что я, встав на цыпочки, могла бы потянуться и прыгнуть, достав ее рукой в прыжке. И у меня защемило сердце от счастья и ужаса, что вчера я потеряла целый вечер, а сейчас еще могу потерять и день, если останусь проводить утро с Машей.
Я тут же решила немедленно освободить квартиру Мари от своего присутствия. Не тут-то было. Лулу перестала храпеть, приоткрыла один глаз, сквозь челку подозрительно глянула на меня и заворчала. Мари повернулась на спину и застонала. Я замерла. Мне вовсе не хотелось ни здороваться с ней, ни объясняться, ни говорить жалобным голосом «Извините!», мне хотелось просто уйти и никогда больше в эту квартиру не возвращаться.
В этот момент и раздался звонок.
Я посмотрела на Лулу, думая, что та сейчас оглушительно залает. Ничего подобного. Подлая собачонка уткнула свой черный нос в лапы, очевидно, в надежде, что кто бы ни вошел сейчас в квартиру, ее не заметят. Звонок повторился.
– Мари! Звонят в дверь! – осторожно сказала я, обернувшись к креслу.
– Откройте сами, если не трудно, – промычала она и демонстративно повернулась на другой бок. Мне ничего не осталось сделать, как пойти отпереть и остолбенеть. Как ни была я вчера пьяна, Валерия я не забыла. И это он сейчас, словно робот, шагнул прямо в комнату мимо меня.
– Что-то с Леной?
Он не удостоил меня ответом. Секунду он постоял на месте, как бы оценивая обстановку, потом осторожно подошел к импровизированной постели Мари и заглянул ей в лицо. Будто завороженная, я тоже шагнула в комнату.
Мари теперь лежала, повернувшись к окну. Лицо ее, все еще хранившее следы ночной усталости, было бледным и казалось от этого немного больным. Непричесанные светлые пряди закрывали лоб и половину щеки. Валерий вдруг присел перед постелью на корточки и осторожно отвел ее волосы. Он смотрел внимательно, как делают молодые собаки, стараясь запомнить новые видения и запахи. Странное выражение умиления и узнавания появилось в довольно обычных, правильных, но не очень выразительных чертах его лица.
«Может, он маньяк?» – мелькнула у меня единственная подходящая случаю мысль. Но Лениному жениху было, по-видимому, наплевать на мои мысли. Он все смотрел на Мари, не отрывая взгляда. Я тихонько, по стеночке стала подкрадываться ближе.
Если он кинется на меня, мне одной с ним не справиться. Я старалась ступать как можно тише. Но как назло, нога моя ни с того ни с сего подвернулась, и я плюхнулась на четвереньки прямо перед креслом Мари, но с другой от Валерия стороны.
– Тише ты, разбудишь! – прошипел он мне. Полная возмущения, я поднялась во весь рост, готовая поставить его на место. Вчерашнюю пощечину я тоже не забыла.