(На)следственные мероприятия

Иванова Вероника Евгеньевна

У меня не было информации для анализа. Почти никакой. И не оставалось ни одной лишней минуты на обдумывание. Все, что имелось при мне, это совершенно слепая злость и вдрызг зареванное отчаяние. Ради чего, спрашивается, я с утра занимаюсь… Действую по обстоятельствам, в общем? Ради чего, наконец, оглоушил одного из немногих людей, на которых вовсе не хочу поднимать руку, ни при каких обстоятельствах? Чтобы мы сейчас все дружно сели на пол и заплакали?

В таком состоянии девочка не нужна спецслужбам: она не сможет отдавать

убедительные приказы. А прятаться… О да, спрятаться было бы в самый раз. Вот только мне до Барбары сейчас никоим образом не добраться, а объясняться с полицией бесполезно: если отдельные офицеры и знают мое имя, то я-то понятия не имею, где искать этих самых офицеров. И если по кланам вдруг пройдет слух, что наследница Арагоны переступила порог полицейского участка… Лучше уж ей тогда сразу умереть.

Что остается? Только отбить мяч на угловой и приготовиться к новому штурму ворот.

– А в городе вы мне показались серьезными людьми. Такими, с кем и впрямь не грех замутить… что-нибудь этакое. Но, как сейчас вижу, я попал в натуральный детский сад.

– Ты и сам хорош! – буркнул Диего, не возражая, впрочем, против данного их компании определения. – Зачем беготню устроил?

– Имею право! Может, это мой фирменный стиль. Я бы на тебя посмотрел с такими татушками!

– А что, идея богатая, – задумчиво подхватил Ли, проходясь нехорошим взглядом по могучим бицепсам телохранителя. – Гель ведь можно и подкра…

Окончание слова он прохрипел куда-то в воротник халата у себя под горлом, судорожно болтая ногами в воздухе. Поведение этой парочки так живо напомнило мне Отдел, что я ностальгически вздохнул. Но время шло, оно, проклятое, всегда куда-то идет, а потому медлить не имело ни смысла, ни удовольствия:

– Что ты там хотел осмотреть? – спросил я, усаживаясь обратно на кушетку и только теперь, опираясь правой ладонью о потрескавшийся пластик, заметил, что пальцы не желают спокойно лежать на месте.

– Не там, а здесь! – возвестил Ли, возникая у меня за спиной вместе с помесью стетоскопа и тестера, каким обычно пользуются монтеры контуров энергопередачи. – Вот прямо здесь. И тут. И еще во-о-он тут!

Он и вправду начал тыкать в меня, хорошо еще не иголкой, а чем-то вполне тупым… Поправка: оно все же прокололо меня в нескольких местах, но Брендон успел оказаться вне радиуса досягаемости моих рук, когда онемение прошло резко и окончательно, а лезвие мачете снова сверкнуло у меня перед грудью.

– А не боишься, что дернусь? – поинтересовался я у Диего. – Прямо вперед и дернусь. Успеешь убрать?

Он посмотрел на меня своим темным, непроницаемым взглядом и предложил:

– Попробуй.

Вообще-то шанс был. Соскользнуть на пол, под ноги верзилы. При удачном стечении обстоятельств я мог вынырнуть сзади вполне себе целехоньким.

– И попробую.

– Не надо!

Девочка шагнула вперед, тут же вспомнила, чем

заканчиваются ее приближения ко мне, отпрянула назад, зарделась от смущения и снова отвернулась, шепотом повторив:

– Не надо…

– Слово сеньоры – закон, – наклонил голову Диего, убирая свой любимый ножичек.

– И я хочу, чтобы вы оба вышли. Ненадолго. И не подслушивали! Потому что если я когда-нибудь узнаю, что подслушивали… – Гордая андалузская кобылица снова тряхнула гривой. – У вас больше не будет сеньоры.

– Но, сеньора миа…

– Ты же знаешь, Диего: он не сможет не то что прикоснуться, даже подойти ко мне.

– Не обязательно подходить, чтобы…

– Он ничего мне не сделает.

Она говорила так уверенно, что можно было заслушаться. А получалось у нее это настолько хорошо, наверное, потому, что девочка сама верила в собственные слова. Или отчаянно старалась верить.

– И еще… Можно его во что-нибудь одеть?

Могу поклясться, ее щеки снова покрылись в этот момент застенчивым румянцем. Телохранитель молча вытряхнул Ли Брендона из халата и кинул условно белую тряпку мне. Потом так же молча вышел за дверь, не отпуская плеча ученого-неудачника.

– Я… Я должна принести вам извинения, – сказала Элисабет, пока так и не поворачиваясь ко мне лицом.

– Да ладно. Ерунда. Бывало и хуже.

– Но вы так сильно расстроились…

– Все это в некотором роде нарушило мои планы на ближайшее будущее. Конечно, я расстроился. А вас разве не огорчает, когда ваши планы летят под откос?

Она помотала русой головкой из стороны в сторону, а потом смущенно призналась:

– У меня нет планов. Совсем нет.

Ее следовало обнять, крепко-крепко, этого бедного ребенка, но я вынужден был сидеть на кушетке как приклеенный.

– Вам и не положено еще их иметь. Вот станете взрослой…

– А что это значит, быть взрослой? – спросила Элисабет, потихоньку отворачивая взгляд от стены.

Да ничего особенного. Значит, однажды узнать, что больше не сможешь пролезть в ту дыру в заборе, за которой скрывался сад с аппетитными яблоками. И придется впредь пользоваться калиткой, хотя это так скучно!

– Это значит принимать решения. Каждый день. Постоянно. Поначалу тяжело, потом привыкаешь.

– А какие решения?

– Разные.

– Умные? Хорошие?

– Не обязательно.

– Но как же…

– Просто, когда взрослый человек перестает принимать решения, за него это начинает делать кто-то другой. А вот это и вправду уже нехорошо.

– Значит, мне придется все время… – Она испуганно охнула.

– Да говорю же, это не страшно! Научитесь и привыкнете. И все будет хорошо.

– Правда? – Инфанта наконец повернулась и облегченно уставилась на ткань халата, который я запахнул вокруг себя.

– Правда-правда!

– А можно я прямо сейчас начну?

– Что начнете?