На службе Отечеству
Шрифт:
Мы медленно продвигаемся дворами, с трудом протаскиваем минометы и пулеметы через заборы. Бойцы прочесывают каждый дом. В комнатах ни единой живой души. Лишь в некоторых подвалах прятались испуганные женщины, дети и старики. Первыми осмелели ребята. Они с любопытством рассматривают оружие. Малышко достал из-за пазухи клеенчатый мешочек, вытащил потемневший кусок сахара и протянул дрожащему от холода черноглазому мальчугану лет одиннадцати. Схватив сахар, как белка лакомство, мальчуган отскочил, потом дернул Малышко за полу шинели:
–
– С неба свалились, - улыбается Малышко.
– Не-е!
– не соглашается мальчуган.
– Морем пришли. Я слышал, как корабли из пушек шарахнули, аж дом зашатался.
Пронырливые мальчишки деловито собирали и куда-то утаскивали немецкие винтовки. "Опять Санькину ничего не достанется", - подумал я и, подозвав одного из них, сказал:
– Вот что, дружище, объяви всем ребятам: кто найдет старшину нашей роты, его фамилия Санькин, и сдаст ему немецкую винтовку с патронами, получит кусок сахара, за автомат - в три раза больше. Так и старшине передай: мол, командир роты приказал...
– Дяденька! А у меня есть автомат. Я уволок его из комнаты, в которой жил офицер.
Я внимательно посмотрел на парнишку. На бледном круглом, как подсолнух, личике с забавно вздернутым маленьким носиком сияли озорные синие глаза. "Вот постреленок, - подумал я, окидывая тонкую, как стебелек, фигурку, - не испугался утащить оружие из-под самого носа фашиста!"
– Мальчик, - спросил я отчаянного парнишку, - как тебя зовут?
– Петька.
– Так вот что, Петька. Я уважаю храбрость, но, прошу, больше не рискуй.
– Какая она тебе, дяденька, "мальчик"?!
– хихикнул мальчишка, поправляя сползавшую на глаза огромную фуражку.
– Она самая настоящая девчонка, хоть ее и кличут Петькой.
– Да ну?!
– искренне удивился я.
– Петька - и девочка... Ты правда девочка?
– Угадайте!
– Петька кокетливо крутнулся на одной ноге.
По этому неуловимому кокетству и легкой краске, проступившей на бледных щеках, я понял, что передо мной действительно девочка.
– Вот так номер!
– Я расхохотался и ласково обнял ее.
Так у нашего старшины появились добровольные помощники в оборе трофейного оружия и патронов. От их зоркого глаза ничто не ускользало.
Дворами мы вышли к улице, пересекающей нам путь, и наткнулись на группу бойцов. Присев возле каменной стены, они курили самокрутку, передавая ее из рук в руки.
– Где командир?
– Там, в доме, - показал на двухэтажное здание красноармеец, фамилию которого я не мог вспомнить.
Застаю Емельянова в комнате второго этажа. Он и сержанты, укрывшись в межоконных проемах, осторожно разглядывают противоположную сторону улицы. Немцы ведут сильный ружейный и автоматный огонь. Пули со свистом влетают в распахнутые окна.
– Почему остановились, товарищ младший лейтенант?
– тихо спрашиваю я, встав за спиной Емельянова, увлеченного наблюдением.
Он медленно поворачивает голову и спокойно отвечает:
– Понимаете, товарищ комроты, какая досада. На перекрестке находится дот, одна из амбразур которого смотрит в нашу сторону. Пулеметным огнем простреливается каждый сантиметр улицы. В зданиях на противоположной стороне забаррикадировались стрелки. С ними мы справились бы, но как пересечь улицу под пулеметным огнем? Вот в чем загвоздка.
– Иван Васильевич снимает шапку, приглаживает реденькие, светлые и мягкие, как у ребенка, волосы, тяжело вздыхает.
– Ваше решение?
– Да какое тут может быть решение!
– с нескрываемым отчаянием восклицает Емельянов.
– Перемахнем через забор и с "ура" - на ту сторону. А там уж покажем фрицам.
– Он угрожающе машет кулачком.
– Не утверждаю. Вряд ли половина взвода сумеет перебежать улицу.
– Что же делать?
– Иван Васильевич растерянно смотрит на меня.
– Как подобраться к доту?
Не отвечая на его вопрос, внимательно прислушиваюсь к перестрелке, которая доносится со стороны набережной.
"Бой на набережной идет где-то впереди, - размышляю я.
– Нельзя ли воспользоваться этим, чтобы по набережной обойти фашистов и атаковать с тыла?.."
Мои мысли прервал прокуренный голос сержанта Гареева:
– Товарищ комроты, тут до вас мальчуган прорывается. Говорит, что самому главному должен о важном деле доложить.
– Где он?
– Тут...
В полутемной прихожей с трудом разглядел паренька в стеганом ватнике и кепке.
– Что тебе, дружок?
– Дядя командир, я здесь все дворы, как свой собственный, изучил. Проведу вас к домам на той стороне так незаметно, что ни один фашист ни в жисть не догадается... Не верите?
– спросил он.
– Вот честное пионерское!
– Верю, верю, дружок! Только мал ты еще, чтобы под пули тебя подставлять.
– Мне уже скоро пятнадцать, - гордо сообщил он, явно прибавив себе года два-три, не меньше.
– Я с отцом в море ходил.
– А где отец?
– В партизанах. У нас все мужики воюют: кто - в Красной Армий, кто - в партизаны подался, вот только мы, - он ткнул себя в грудь, - остались без дела: не доверяют...
– Как тебя звать, мужичок?
– спросил я, сдерживая улыбку.
– Остап... Остап Миколаич Моторный.
– Ладно, Остап Миколаич, - решил я, - показывай дорогу. Только, чур, уговор: как начнут стрелять, сразу прячься.
– Есть, сразу прятаться!
– Мальчуган вскинул руку в пионерском салюте, и впервые его бескровные губы раскрылись в улыбке.
Выйти в тыл фашистам я поручил отделению Малышко, усилив его штурмовой группой из взвода Емельянова. Условились: как только группе Малышко удастся выйти к дели, он выпустит красную ракету. По этому сигналу мы откроем огонь из всех имеющихся средств и отвлечем внимание гитлеровцев на себя.