На службе у олигарха
Шрифт:
Она подумала над моими словами, склонив русую головку. Чистое дитя.
— Если бы ты не был такой пьяный, Витенька, я сказала бы что-то очень важное.
— Я не пьяный. Голова-то соображает.
Посмотрела с сомнением.
— Хорошо, слушай… Я ведь знаю, кем тебе представляюсь. Балованная дочурка нувориша, дитя воображения и книг, никчёмное создание… Но тебе вовсе не обязательно на мне жениться, у тебя есть время подумать…
— Как порядочный человек…
— Подожди, — милая гримаска досады. — Это важно, чтобы ты знал. Отныне единственная моя цель — быть полезной тебе. Понимаешь? Пиши спокойно свои гениальные книги, а я буду делать всё остальное. Готовить еду, стирать, ходить по магазинам, обустраивать домашний очаг, ну и… рожать и воспитывать детей, наших детей… если захочешь. Больше я ни о чём не мечтаю. По-твоему, это слишком много?
Мне стало грустно и больно. Пьяная одурь рассеялась, и суп показался горек. Лиза сделала своё признание с глубокой, я бы сказал, выстраданной убеждённостью, оттого её попытка придать моей и своей жизни нормальную, естественную перспективу выглядела ещё более жалкой, смахивающей на приступ девичьего идиотизма. Точно с таким же чувством обречённости и тоски наблюдал я, к примеру, брачные процессии, подкатывающие к дверям ЗАГСа на роскошных белоснежных лимузинах, украшенных цветами. Невесты в прекрасных подвенечных платьях, от которых (не от платьев, а от невест) за версту несло клинским пивом, молодые люди в чёрных костюмах и при галстуках, смущённые и как бы немного растерянные, вероятно, оттого, что пришлось ненадолго оторваться от привычной рыночной среды. Затем, покончив с регистрацией, брачащиеся пары со своими свитами в иномарках следовали к могиле Неизвестного солдата и к Вечному огню, где толпились у мраморных плит с таким выражением на лицах, описать которое не хватит сил у самого тонкого стилиста. Потом (или до того?) они ещё обязательно венчались в церкви, не смущаясь тем, что непорочная невеста нередко была на сносях. Какое-то бессмысленное, кощунственное ретро.
— Всё будет как ты хочешь, — пообещал я Лизе. — Хотя не могу до сих пор понять, почему из всех мужчин на свете ты выбрала именно меня. Уверена, что не ошиблась?
— Ты лучше всех. — Она покровительственно взъерошила мои волосы. — Даже когда пьяный.
Это был наш последний счастливый день, хотя мы об этом, естественно, ещё не подозревали. Но провели его с толком. После того, как я, объевшись супа, проспался, сходили-таки в лес за грибами. За час набрали корзинку белых и подосиновиков. Лиза радовалась каждой находке (особенно нарядным мухоморам) так, как если бы подымала с земли золотое колечко.
— Витя! Ви-тя! — вопила на весь лес. — Скорее сюда! Посмотри, что это? Съедобный гриб? Не ври! Как это может быть опять мухомор? Издеваешься, да?
Грибы отнесли родичам, и баба Луша приготовила жаренку с картошкой, а к ней подала жёлтую деревенскую сметану в глиняной плошке, в которой ложка стояла торчком.
После ужина вернулись к себе, пили чай при свечах. Потом вышли посидеть перед сном на лавочке. Деревня давно спала, ни огонька, ни звука. Небо высокое, чистое, весь Млечный Путь — в пределах одного взгляда. Тишина такая, хоть руби топором. Лиза прижималась к моему боку, что-то по детской привычке долго обдумывала. Наконец спросила:
— Витенька, ты мог бы прожить так всю жизнь?
— Хоть две, — ответил не задумываясь. Я и впрямь был благодарен судьбе за этот кусочек земного покоя, как ни за что другое прежде.
Утром, стараясь не разбудить Лизу, вышел на двор облегчиться. Напротив дома, зарывшись носом в крапиву, стоял джип «мицубиси». Надо же, а я и не слышал, как он подъехал, вот к чему приводит злоупотребление счастьем. Возле машины, картинно опираясь на капот, с сигаретой в зубах стоял Абдулла и улыбался проникновенной улыбкой. В глубине салона ещё кто-то маячил. Я довёл своё дело до конца, подошёл к забору.
— Привет, Абдулла! Как поживаешь?
— Хорошо поживаю, спасибо.
— За мной приехал?
— За обоими. Собирайся поскорее. Хозяин очень сердитый.
— Как нас нашёл, Абдулла?
— Россия — маленькая страна, — охотно объяснил абрек. — В ней вся дичь на виду.
Глава 28
Год 2024. Изощрённое убийство
Анупряк-оглы, достославный покоритель северных территорий, возлежал на кумачовом ложе в отведённых ему кремлёвских покоях и поедал чернослив. Послеобеденная сиеста. Две белокурые рабыни чесали ему пятки, огромный, будто выточенный из чёрного дерева эфиоп чёрным с белыми перьями опахалом отгонял от головы несуществующих мух. У военачальника было превосходное настроение. Наконец-то командование миротворческих сил оценило его заслуги и назначило день триумфа. Празднование должно было начаться с торжественного въезда в Москву через Триумфальную арку, под вопли несметных ликующих толп благодарного электората. Там же произойдёт символическое вручение ключей от города. С наступления эры глобализации он был всего лишь четвёртым героем, удостаивающимся такой чести. Завершится праздник всенародным гуляньем и весёлыми показательными казнями террористов на центральных площадях. Радость воина слегка омрачало неприятное известие, полученное накануне от лазутчиков из Евросовета. У могущественного человека всегда много врагов, а Анупряк-оглы был из тех, кого уже несколько лет прочили на самые высокие посты в мировом правительстве, более того, он был удостоен аудиенции у всемирного президента Фреда Неустрашимого. О-о, незабываемая церемония! Фред неустрашимый (Джексон-младший) принял его в Овальном кабинете в присутствии всех пятерых почётных меченосцев — Харрисона, Гибсона, Рокки-старшего, Узельмана и сэра Симановича, владеющих 99 процентами акций корпорации «Всепланетный благотворительный капитал» и, таким образом, контролирующих все финансовые потоки земного шара. Прославленные меченосцы расположились в разных точках кабинета, образуя тайный знак власти, а сам. Фред Неустрашимый пошёл к нему навстречу, поднял с колен, по-братски обнял и облобызал и лишь затем произнёс положенную по протоколу священную фразу: «Веруешь ли ты в общечеловеческие ценности, сын мой?» Анупряк-оглы, борясь с неожиданным и странным желанием укусить президента за нос, взволнованно ответил: «О да, господин мой, верую и повинуюсь». «Готов ли предоставить великому братству свою жизнь и кошелёк?» «Всегда и везде, отныне, и присно, и во веки веков», — отчеканил Анупряк-оглы заученную формулу.
Фред Неустрашимый собственноручно вручил наградной знак — золотого паука, запутавшегося в паутине, вытканной из изумрудных нитей, — и на том аудиенция закончилась. Но с этой минуты, об этом написали все газеты, Анупряк-оглы официально вошёл в круг претендентов, каждый из которых при благоприятных обстоятельствах мог рассчитывать…
Понятно, как после этого события активизировались его многочисленные враги. Последняя их кознь, как доносил лазутчик, заключалась в том, что они ухитрились запустить в Интернет якобы копию заключения о результатах медицинского освидетельствования будущего — ха-ха-ха! — всемирного президента, где чёрным по белому было написано, что при ежемесячной проверке высших чиновников на лояльность у него был случайно обнаружен обезьяний хвост. Прилагалась и фотография хвоста — короткого, с затейливой завитушкой, — по которой, естественно, невозможно было определить, кому он принадлежит. Тем убедительнее, по замыслу негодяев, должна была подействовать информация.
Ничего особенного, конечно, гримасы чёрного пиара, но всё-таки неприятно.
На ковре возле рабынь примостился старый приятель генерала мэр Раздольска Зашибалов. Пожилой сатир развлекался тем, что пощипывал пухлых блондинок за разные укромные места, отвлекая их от работы, а у одной, расшалившись, сорвал с лобка пучок кудрявых волосков, отчего рабыня завизжала дурным голосом. Генерала раздражало легкомыслие Зашибалова, но он терпел, зная, что игрун не угомонится, пока не распалит себя до предела. Отчасти ему сочувствовал. Увы, детские забавы — это всё, на что способен бедолага. Генерал наслаждался любимым лакомством, сосал черносливину, потом разгрызал вместе с косточкой ядрёными зубами и проглатывал. Его личный медик, итальянец синьор Пиколо, уверял, что ничего нет лучше для нормального стула, чем перетолчённый таким образом чернослив.
Одна из рабынь неосторожно прихватила кожу на лодыжке, и, почувствовав боль, Анупряк-оглы резко пнул её ступнёй в грудь. Женщина опрокинулась на ковёр и потянула за собой Зашибалова, захрюкавшего от удовольствия.
— Оставь их, наконец, в покое, Зиновий, — не выдержал генерал, выпрямился и спустил ноги с ложа. Запахнул парчовый халат.
— Пошли прочь! — рыкнул он на рабынь, и те с такой быстротой исчезли, что показалось, ушли сквозь стену.
Генерал перебрался за низкий ореховый столик, накрытый для угощения. Туда же переполз Зиновий Германович, всё ещё перевозбуждённый, посиневший, как мертвяк.
— Напрасно ты так, Ануприй-джан, — с укором сказал он. — Сбил с волны. В кои-то веки… Я ведь чувствовал, чувствовал — вот-вот, и получится. Уже был почти наготове.
— Будет тебе, Зина, — скривился генерал. — Сколько раз тебе так казалось, а толку?.. Пиколу надо слушать, виагру с водкой пить, а ты не слушаешься. Ты никого не слушаешься, Зиновий. У тебя скверный характер. Вешать пора.
— От виагры у меня изжога, — пожаловался мэр. — Если пить. А от инъекций — судороги. Тупик. Но я надежды не теряю. Есть и другие средства.