На службе зла. Вызываю огонь на себя
Шрифт:
Через день после взрыва Шауфенбах вторично посетил дом Кшесинской. На его рыбьем лице не дрогнул ни один мускул, когда питомцы Никольского досмотрели визитера на предмет ношения оружия. В кабинете Ульянова, кроме хозяина, находились бывший жандармский генерал и ранее не попадавший в поле зрения марсианина субъект с худым аристократическим лицом и узкой клиновидной бородкой.
После краткого и достаточно сухого приветствия на стол большевистского вождя легла копия документа контрразведки о выяснении личности бомбиста. Автором теракта оказался член Петроградской организации партии социалистов-революционеров Моисей Векслер. При трупе не нашлось никаких документов, но уцелевшее при взрыве лицо экстремиста хорошо знакомо по старым архивам охранки.
— Все-таки эсеры, — Ульянов вышел из-за стола и подошел к окну, проигнорировав осуждающий взгляд Никольского, опасавшегося выстрела с улицы. — Мы заседаем с ними в Петросовете, готовим Всероссийский съезд Советов. Эти иудушки нас так, из-за угла. Как Романовых и царских генералов. Архивозмутительно!
— Товарищи, ЦК ПСР открещивается от санкции на акцию. Да она и не похожа на дореволюционные. Сейчас бомбист действовал в одиночку, раньше их было не меньше двух-трех на случай, если первый промажет, — рассудил Никольский. — Формально ЦК не у дел. Акция вроде как частная.
— Частная, Владимир Павлович? Прикажете так и объяснить семье погибшего питерского большевика, стоявшего за Векслером? И что руководство партии накануне съезда Советов останется без меня или без Свердлова из-за того, что эсеровские акции идут без благословления их центрального органа? Товарищ Александер, вы тоже так считаете? — разозлившийся пролетарский вождь сыпал вопросами как из пулемета.
— Нет, Владимир Ильич. Вы превратно поняли товарища Никольского. Если эсеры считают себя управомоченными на личную вендетту, большевики не должны подставлять вторую щеку.
— А должны ответить действием, — поддержал незнакомец.
— Кстати, товарищ Шауфенбах, познакомьтесь с нашим московским другом Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, — Ленин указал на незнакомца. — Товарищ Дзержинский возглавил социал-демократов Царства Польского и Литвы, вместе с ними влился в партию большевиков. Он считает — эсеровские прислужники буржуазии заслуживают такой же кары, что и царские сатрапы.
Марсианин посмотрел на Никольского, как раз подходящего под определение «сатрапа», и уточнил:
— Частная акция возмущенных сторонников большевистской партии не может осуществляться вашей личной службой безопасности, Владимир Ильич.
— Но я никогда не появлялся на людях рядом с товарищем Лениным. Так, консультант по охране при ЦК РСДРП(б), — вылез Владимир Павлович. — Вполне могу позволить себе личную инициативу.
— А ваша семья, товарищ Никольский? Я хорошо знаю эсеров, они фанатики насилия. Если перейдем черту, то и они не остановятся.
— Не волнуйтесь, товарищ Ульянов, и спасибо за заботу. Жена и дочери далеко за границей, прямой переписки с ними нет из-за угрозы со стороны ЧСК.
— Тогда предлагаю разовую акцию, товарищи. Феликс Эдмундович, вас в Петрограде мало кто знает, это архиважно. Прошу вас о помощи Владимиру Павловичу.
Дзержинский с сомнением глянул на Никольского. Идти на такое дело с незнакомым человеком опасно.
— Сделаю, Владимир Ильич. Я привлеку двух товарищей, известных по варшавскому подполью. Кого вы желаете ликвидировать? Керенского? Чернова?
— Со временем, Владимир Ильич, уберем всех предателей революции, — вмешался Шауфенбах. — Но еще не время. Я помогу товарищам Дзержинскому и Никольскому правильно выбрать цели. Важно не ликвидировать эсеров — их слишком много для уничтожения в короткий срок — а гарантировать, что они не продолжат теракты.
— Именно! — поддакнул Ульянов.
— Пусть ЦК ПСР не санкционировал взрыв. Но главы правых эсеров должны унять раздутую ими антибольшевистскую истерию, спровоцировавшую Векслера. Посему с вами, Владимир Ильич, прощаюсь, а товарищей Дзержинского и Никольского после обеда жду у себя на разработку плана.
— Верной дорогой идете, товарищи! Мировой пролетариат этого не забудет!
В активе Ленина имелось множество подобных пустопорожних фраз. Главное — произнести их в конце разговора, даже не спора, всем показывая, что последнее слово за вождем.
По пути к набережной Фонтанки в машине Шауфенбаха поляк недовольно оглядывался. По традиции, сложившейся после Февраля, большевики и левые эсеры держались Петроградской и Выборгской стороны — островов справа от главного фарватера Невы. Левый берег с Зимним дворцом и Невским проспектом, наоборот, считался территорией буржуазных партий и умеренных социал-демократов.
— Вы, господин Никольский, жандарм?
— Так точно, товарищ Дзержинский, — обращение «товарищ» генерал выделил голосом. — Как и вы, полагаю, не из рабоче-крестьянской семьи.
— Из дворян. Но я с девятьсот пятого года в революции, боролся с царским режимом, жандармами и охранкой. В тюрьме сидел. А вы — жандарм. Вы подобных мне на каторги и в тюрьмы отправляли.
— Смиритесь, Феликс Эдмундович. Раньше и я был таким, знаете ли, непримиримым. Считал революционеров, а конкретно эсеров воплощением зла, императора — опорой России. После Февраля все смешалось. За три месяца пришлось повзрослеть. Трудно меняться на пятом десятке, да-с. Большевики возьмут власть, я прилагаю к этому максимум усилий. Тогда окажется вдруг, что в России далеко не каждый до окончательной победы революции был коммунистом, боролся с жандармами, Временным правительством и обожал большевиков. Образованные люди, как мы с вами, товарищ, сплошь из дворян, небольшая часть из мещан, но никого из пролетариев. И без образованных не обойтись. Ваше героическое прошлое, бесспорно, похвально. Да только и Векслер был революционером с большим стажем, и отсидел не меньше вашего. Стало быть, гораздо важнее, насколько человек сейчас ценен для революции, а не момент, когда он переметнулся из класса эксплуататоров к большевикам.
Дзержинский смолчал. Он понимал логику привлечения на свою сторону выходцев из самых разных социальных групп. Но в своем спутнике спинным мозгом чувствовал врага, исконного, застарелого, не меняющегося в угоду обстоятельствам. Лишь когда впереди показались двери доходного дома, где обосновался Шауфенбах, поляк зло заметил:
— Тем не менее в социалистов-революционеров вы будете стрелять гораздо охотнее, чем в бывших сослуживцев по жандармскому корпусу. При случае столь же решительно выстрелите в большевиков.