На службе зла. Вызываю огонь на себя
Шрифт:
Несмотря на отсутствие публичного приказа об аресте Ульянова, Никольский чувствовал, как сжимается удавка. Ленин сейчас — как загнанный волк. Из-за совещания слишком многие знают о месте последнего логова.
В половине второго ночи со стороны Большого Сампсониевского проспекта по цепочке замигали огни карманных фонариков.
— Тревога! Уходим!
Революционеры толпой выкатились в теплый июльский сумрак. Ульянова сунули на переднее сиденье авто, водитель дал газ и рванул в сторону Черной речки. В этот момент с проспекта на Сердобольскую поворачивал грузовик.
Изношенный «Тюрка-мери» завывал движком, грохотал трансмиссией и скрипел рессорами, но не мог оторваться от мощного «Рено». Никольский в который раз ругнул себя, что во время денежного дождя, пролившегося на большевиков, он не убедил прикупить для Ульянова экипаж поновее.
Ленин покрутил головой, затем изумленно застыл, увидев на заднем сиденье… себя. Вождь-2 тоже носил кепку, черный костюм-тройку с черным же галстуком в белый горошек.
Тем временем погоня приблизилась.
— Степа! Дай «Маузер»!
Гиль, не отрываясь от управления бешено скачущей машиной, протянул деревянный футляр. Никольский с «Маузером» в руке открыл на ходу дверь, встал на подножку, рискуя каждую секунду слететь на мостовую. Левая рука вцепилась в дрожащий кузов авто, правую с оружием он пристроил сверху на предплечье и попытался взять в прицел черное пятно над фарами «Рено».
Дзержинский спрашивал, каково будет стрелять в офицеров. Вот и случилось. В машине наверняка гарнизонные контрразведчики. Простите, православные, беру грех на душу во имя России. С этими мыслями, совсем не способствующими прицельному огню, генерал аккуратно опустошил магазин. Куда и как попал или не попал — неизвестно, но одна фара «Рено» погасла, а водитель преследующего авто как будто чуть сбросил газ и разорвал дистанцию. С правого борта машины тоже появились вспышки выстрелов — кто-то стрелял, высунув руку в окно.
— Степан, сворачивай налево на Головинскую! — Никольский вернулся на сиденье. — Тормозишь у первого проулка. Там мы с Ильичем выпрыгнем. Проскочишь квартал, высаживай Павла и гони что есть мочи. Потом свяжись с Шауфенбахом.
Мерзко тренькнула пуля. Заднее стекло осыпалось.
— Поворачиваем! — предупредил Гиль, со свистом вытертых шин вписываясь в вираж. Тут же тормознул у темного зева подворотни. Генерал спрыгнул с подножки на ходу, рванул правую переднюю дверцу, выдернул вождя с сиденья и швырнул его под каменные своды. «Тюрка» сорвался с места, но не успел как следует разогнаться, как улицу осветила единственная фара «Рено». Никольский вжал Ульянова в стену. Преследователи промчались на расстоянии каких-то трех шагов.
По сравнению с грохотом внутри авто здесь оказалось неправдоподобно тихо. Автомобили удалялись, умолкло даже их эхо, отраженное от слепых петроградских окон. Внезапно издалека послышался грохот удара. Через несколько секунд донеслись хлопки выстрелов.
Владимир Павлович выпустил революционного предводителя из объятий. Они перевели дух. Как и везде на рабочих окраинах, здесь пахло помоями и котами.
— Нужно теперь к товарищам Аллилуевым. Туда и Иосиф направится всенепременно. Если его не арестуют.
— С чего бы, Владимир Ильич? Даже если его и задержат, то на улице. Хоть и военное положение, комендантского часа нет. Приказа хватать всех большевиков подряд — тоже. Хуже с парнями, которых Гиль после нас высадил. Не нравится мне та перестрелка.
— Революция не забудет товарищей, отдавших за нее жизнь.
Хорошо, что из-за полумрака Ульянов не видел взгляда, который Никольский бросил на лысого демагога. Вслух пришлось говорить совсем не то, что вертелось в голове.
— Аллилуевы живут на левом берегу, на Рождественке. Слишком далеко и опасно. Я знаю другую квартиру, где можно отсидеться до утра. Затем найду транспорт и доставлю вас к Сталину.
Они пробирались проулками, переулками и проходными дворами, держась стен и теней. Светлая петроградская ночь насмехалась над их попытками двигаться скрытно. Ульянов поднял воротник и натянул на самые уши картуз Никольского, но все равно остался весьма узнаваемым.
Обошлось без происшествий. Днем Ленин нацепил бороду веником, рясу, крест и в боевом наряде православного батюшки благополучно проехался на извозчике до Рождественского округа. По пути спросил Владимира Павловича:
— Архизабавно получается, вы не находите? Жандарм спасает большевика.
— Бывший жандарм спасает бывшего помещика, сына статского советника и внука еврейского лавочника.
— Не передергивайте, батенька. Поместье давно продано.
— Жандармские погоны тоже давно сняты. Мы оба из «бывших», Владимир Ильич.
— Позвольте полюбопытствовать, откуда такие подробности про мою семью?
— Ну, дедушка Сруль-Израэль Бланк в досье Александра Ульянова фигурировал. Так что готовьтесь — когда станете во главе России, ваши враги непременно русским напомнят, какого происхождения их вождь.
— После победы пролетарской революции нации уравняются.
— А тысячелетний антисемитизм вы устраните за три дня.
— Увидите, уже при нашей жизни Россию ждут решительные перемены к лучшему. Вы в силу своей профессии смотрите на ситуацию узко и не понимаете перспектив. Откровенно мне вас жаль.
Сталин и Зиновьев извелись ожиданием, приплясывая от беспокойства. Здесь вождь лишился не только накладной, но и родной рыжеватой бороденки вместе с усами. Униформа священнослужителя уступила место потрепанной рабочей одежде, лысину прикрыл парик. Зиновьев также принарядился.
Никольский ожидал, что провал восстания и переход на нелегальное положение обескуражит большевиков. Ничуть не бывало. Они взахлеб обсуждали главное достижение — привлечение к демонстрации на своей стороне до полумиллиона человек в одном только Питере. Сотни погибших и не менее тысячи раненых упоминались вскользь, как использованный расходный материал. А подпольная деятельность, секретность и конспирация им настолько привычны по царским временам, что революционеры чувствовали себя как рыба в воде.