На снегу розовый свет...
Шрифт:
Сразу перейдя на твою сторону, я объяснил всё просто, буднично: нет у тебя, у совершенной, любовников. А мужа я видел. «Новый русский» — какое ему дело до того, чем пахнет женщина, вид которой, даже в купальнике, заставил ахнуть 15 республик бывшего Союза.
Ты откликнулась чувством ко мне, а я стал ломиться в открытую дверь: я приносил тебе цветы, всякие подарочные пустяки, даже пару канцон напел в звукозаписи. Я, не прося твоей руки, молил о прикосновении губами к умным коленям в «Sanpellegrino». Ты отстранялась, шарахалась, потому что у тебя был муж «новый русский» и оттого, видимо, и все мужчины
Поцелуй — это уже близость. Даже спустя год я не мог пробиться к твоим губам через этот глупый в наше время, архаический, консервативный заслон: «Я люблю мужа».
Я натворил к тебе горы посланий. Я тысячи раз терял надежду и снова воспламенялся от твоего доверчивого визита, короткого телефонного звонка. На сколько может хватить взрослого мужчину, если в течение года не дать ему даже поцеловаться? И только потому меня и хватало, что время от времени снимали с
меня напряжение Аннет, Лизетта… А тянуло к тебе…
Я как–то неожиданно тебя потерял.
Из города Актюбинска под видом русских уезжали сплошным потоком все, кто думал, что в России не нужно будет на каждом шагу вспоминать свою неудачную национальность.
Твой «новый русский» предусмотрел всё заранее. Собрал и тебя и вещички. И дочку очаровашку свою с огромным голубым бантом. И увёз. И я даже не знал, куда. Из никому в мире неизвестного Актюбинска люди уезжали в никому в мире не известные российские города.
Мне было жалко, больно. Но у нас так и не случилось близости, свойственной мужчинам и женщинам, и потому можно было сносно жить и с болью и с горечью.
Но как–то в мае я поехал в Москву. Командировка. По улицам российской столицы бродили толпы разных патриотов. Одни размахивали красными флагами, другие бесстрашно им в ответ огрызались и чем–то махали в ответ. Евреи, как всегда, на всякий случай, прятались.
Я осторожно пробирался через обозлённых застрельщиков и апологетов, и вдруг волнение пронизало меня. Я услышал запах. Мой знакомый любимый запах. Запах твоего тела, который нельзя было спутать ни с чем, узнать из тысяч. Мне показалось, этого не может быть (я сказал себе так), а сам уже шёл, уже бежал
навстречу ему. Пусть долго, да, пусть полчаса или больше того, неизвестно на сколько, я летел к тебе (к чёрту его, Шопенгауэра!), я боготворил этот твой удивительный запах, который был ТЫ.
И я нашёл тебя. На тихой улице с высокими сильно–зелёными деревьями ты гуляла со своей прелестной дочуркой. И, когда ты увидела меня, ты уже не сдержалась. Лицо моё и волосы были мокрыми от твоих свёз. Бесстыдно и бессовестно ты целовалась со мной на улице, долгожданно стиснув коленками мою растерявшуюся ногу.
Мы поженились с тобой. Да, ты бросила мужа. Мы уехали обратно в Актюбинск, и милый твой ребёнок очень быстро стал говорить мне «папа» и крепко и сладко обхватывать меня за шею, когда я возвращался с работы. И я постарался полюбить,
И — что интересно, что странно… У тебя исчез твой специфический запах. После первого со мной поцелуя, первого объятия. Скептики улыбнутся. Ведь бывший твой муж, возможно, также пропускал мимо ушей эту своеобразную твою природную особенность.
Но… нет. Я так не думаю. Цветок должен цвести и пахнуть, пока не случится то, для чего он раскрыл свои лепестки. И кто знает, каким способом высшие силы могут заставить нас последовать своей карме.
31.03.97 г.
Я ТЕБЯ ЛЮБЛЮ…
Коридор. Дверь в офис. У двери мужчина и женщина. Может, это мы с тобой. Может — какие–то посторонние. Стоят, как будто беседовали, и возникла пауза. Пауза, когда двое молчат, но, как будто продолжают о чём–то говорить друг с другом. Они могут так стоять и говорить часами. Но нет, они не могут позволить себе такой роскоши. Нужно уходить. Нужно расставаться. Ещё секунда. Ещё мгновение. Оно короче, но сладкое какое! Какое горькое…
Лицо мужчины. Оно обыкновенное. Оно необыкновенное для женщины, которая напротив. Мужчина смотрит на женщину так, будто хочет сильнее отпечатать у себя в памяти её облик. Не жадно — нет. Слово «жадно» здесь не подходит. Наверное, внимательно, бережно. С любовью?
У неё взгляд другой. Она ещё чуть–чуть здесь, с этим мужчиной, который ей близок. Наверное, очень близок. Но мыслями женщина уже где–то в другой жизни. Хотя сейчас она переживает. Наверное, она тоже не хочет уходить, не хочет этого расставания.
Мужчина касается пальцами лица своей хорошенькой женщины. Своей? Средним пальцем проводит по левой её брови, как бы приглаживая её. Потом — по правой. Ещё — тыльной стороной пальцев, той, где тоньше, нежнее, чувствительнее кожа, проводит по щеке.
— Он тоже может так тебе делать?
— Да… И не только…
Рука мужчины медленно соскальзывает вниз. Она движется по телу женщины, приостанавливаясь, как бы задумываясь. Летняя кофточка. Джинсы — сначала ремень. Потом — жёсткий металлический замок–молния. Замок кончается. Пальцами слышно: да, он кончился. Можно найти, где он начинается, нащупать собачку, потянуть её вниз. Скобы разваливаются. Светлые, тонкие плавочки. Ладонь судорожно, требовательно уходит туда, плотно обхватывает лобок. Женщина вздрагивает, сжимает ноги от неожиданности, потом расслабляется. Да, да, можно. Нужно. Я этого хочу. Я всегда этого хочу. Я хочу, чтобы всегда твоя ладонь была здесь, была со мной…
С улицы доносится сигнал машины. Резкий. Недалеко окно. Хорошо слышно. Мужчина целует женщину и жадно, да, на этот раз, действительно, жадно, удерживает ладонью её лобок, сжимает его.
Женщина отстраняется. Прячет глаза: мне нужно идти… — Да, понимаю. Мужчина помогает ей привести себя в порядок, застёгнуть молнию. У него сумочка, пока женщина, держа перед собой маленькое зеркальце, подкрашивает губы, слегка припудривает лицо. Тушь расплылась. Да, нужно ещё поправить волосы. Так. Кажется, всё в порядке…