На снегу розовый свет...

Дунаенко Александр Иванович

Увидев меня, бугай как будто даже обрадовался:

— А вот и ми, — сказал. — Это он? Твой лубимый мальчик?

— Отойди от него, не трогай его! — закричала Дилара. Она была в своём пеньюаре–облаке.

— Ха–ха! — сказал Томази. — Не тырогать? Как раз его я сейчас и буду тырогать!

И он схватил меня за грудки и втащил в прихожую. Потом своим полированным лбом сильно ударил меня в голову. Затылком я стукнулся о стену и потерял сознание.

Очнулся привязанным к батарее у окна. Колготками Дилары.

Томази и Дилара

ругались. Дилара сидела на диване, посреди неубранной постели. Лицо у неё было в слезах, по щекам стекала вчерашняя косметика.

— Это здэс, на этом диване, ты с ним кувыркалась и днём и ночью? — кричал Томази. Так ты что, его действительно лубишь? Лубишь? Лубишь, да?

Томази дал Диларе пощёчину:

— Нет, ты лубишь мина. И ми с тобой это ему сейчас покажем! Ми сейчас ему это покажем!

Томази оторвал ладони, которыми Дилара прикрывала своё лицо. Пинком опрокинул её на кровать. Дилара попыталась запахнуть раскрывшийся пеньюар, но он опять её ударил: — Чего стысняешьса, пуст смотрит, какая ты у него красивая!

У меня сильно болела голова. Я опять потерял сознание.

Когда я снова открыл глаза, Томази энергично насиловал Дилару. Он не снимал брюк. Его туша, дёргающаяся на распластанном теле молодой женщины, была похожа на разогнавшийся паровоз.

Потом он с неё слез. Сказал:

— Ну, красавица, тепер становис на четверенки. Вот тут, напыротыв сваего дуруга.

Дилара не шевелилась.

Тогда тяжёлой своей рукой Томази стал наносить мне пощёчины, обращаясь к Диларе:

— Еслы ты, подруга, нэ будэш мина сулушатса, я его тут савсэм убыю.

Дилара встала с дивана. Томази ободрал с неё пеньюар, отбросил в сторону:

— Станавыс!

И Дилара стала, как он ей приказал. На колени. Потом ещё и на локти. Голая. Прямо напротив окна. Напротив меня. Томази пристроился к ней сзади так, чтобы мне всё было хорошо видно, и продолжил своё мстительное занятие. Он мог дотянуться до меня рукой, поэтому, когда я пытался отвернуть голову, он бил меня по лицу, поправляя таким образом направление моего взгляда. В какой–то момент он выдернул член из Дилары. Губки не сомкнулись. Всё в ней так и оставалось открыто. Розовая пещерка ожидала продолжения.

Томази схватил меня за волосы, стал трясти и кричать:

— Сматры! Сматры — она минэ лубит! Видышь — как она минэ лубит!

Он звучно несколько раз ладонью шлёпнул Дилару по ягодицам. Потом его толстый зад отодвинулся ко мне, как будто замахнулся, и ушёл обратно туда, к Диларе. Самодовольно двигая тазом, Томази обернулся ко мне и сказал:

— Сматры, сматры! Сычас ты минэ будэш минэт дэлат!..

И тут… И тут Дилара закричала. Она закричала так, как кричат морские чайки. Как она кричала со мной в самые сладкие минуты наслаждения.

Потом всё кончилось. Сосем всё. Томази подошёл к дверному косяку и, как черенком лопаты, постучал об него концом, ещё торчащего, члена, стряхивая остатки семени. Он был очень доволен. Он доказал

всем присутствующим, что со всех сторон был прав. И — какой я мужчина, если не мог за себя постоять и не смог защитить женщину. И — что Дилара его всё–таки любит, потому что — все видели — ей с ним очень хорошо.

Дилара лежала на боку почти со мной рядом. Глаза её были закрыты. Длинные волосы спутались. Они были мокрыми от слёз и местами прилипли к лицу, испачканному подтёками туши для ресниц.

— Ладно, Дилара, вставай. Пырасты мина, пожалуста! — пагарачылса. Прынэсы коньяку, надо это дэло атмэтыт! — Томази совсем стал добрым. — Ну, же! — тут же прикрикнул он на Дилару, которая оставалась лежать.

Дилара поднялась, путаясь, надела свой голубой пеньюар. Кажется, навыворот. Она долго не показывалась из кухни, и Томази снова пришлось на неё прикрикнуть.

И Дилара подала ему коньяк. Красиво, на подносе. С развёрнутой и поломанной на кусочки плиткой шоколада.

Томази с удовольствием выпил. Откусил шоколадку. Сказал Диларе:

— Ладно, разважи этого сылизняка. Пуст катыца скарэй атсуда. Чтобы я его болше нэ выдэл. — Ну, быстрей давай. А мы с тобой сейчас гулят будэм!..

Томази не удержался от соблазна и, когда я уже выходил, он сильным ударом столкнул меня с лестницы.

Ничего. Всё, кажется, обошлось. Зубы у меня остались целы, кости не сломаны. Почки, печёнка не пострадали. Лицо, правда, распухло, неделю не открывался правый глаз — но это мелочи. Болела душа. В груди всё ныло и жгло при воспоминании о пережитом унижении. Ещё там, у Дилары, привязанный к батарее, я поклялся себе, что убью этого подонка. И у меня созрел план, исполнению которого, как я думал, ничто не могло помешать.

Когда здоровье немного поправилось, я позвонил другу Виталию. У него был самодельный револьвер. Мы иногда выезжали с Виталием за город и тренировались в стрельбе по бутылкам.

Разговор, конечно, был не телефонный. Мы встретились. И я попросил у Виталия револьвер. Насовсем. И так, чтобы он забыл, что у него когда–нибудь этот револьвер был.

Я знал, как Виталий дорожил этой вещью. Сделать в домашних условиях, в сарайчике, боевое оружие, которое точно попадает в цель с двадцати пяти шагов — это сумеет далеко не всякий. Это вам не раму на велосипеде заварить, не гайку выточить. И всё же я попросил. И Виталий не стал задавать лишних вопросов. Только спросил: — Когда?

Когда? Я ещё не знал сам. Где Томази? Как там Дилара? С того жуткого утра я так ни разу и не собрался с духом ей позвонить.

И вот звоню. Дилара была дома. Но разговор с ней получился какой–то вялый. Дела ничего. Здоровье ничего. Всё как–то вокруг, да около. Наконец, я решился, спросил о том, что меня больше всего мучило:

— Томази… Он… приходит?..

В трубке повисла тишина. Дилара долго молчала, я уже подумал, что на телефонной линии случился обрыв. Как вдруг услышал:

— Его нет.