На стихи не навесишь замки
Шрифт:
и сразу же поджигай!
Да лихом не поминай,
я уже иду за тобою
к мёртвому, мёртвому морю.
Хоронила я мужа, закапывала
тридцатью лопатами закидывала:
лежи родной, не подымайся,
дыши мой милый, не сдавайся!
Ах ты, чёрт окаянный
належишься, встанешь первозданным.
Просыпайся, чего разлёгся!
И
Не поётся, не пляшется,
в кулачном бою не машется,
с девками не гуляется.
от чего душа твоя мается?
Пойди-ка, пройдись по воле:
поищи-ка ты лучшей доли,
кресты на могилках потрогай.
Поймёшь какой ты убогий.
Не у бога забрали забрало,
я твою жизнь украла
да на себя повесила.
Самой красивой невестою
разгуляюсь на новой свадьбе
Чёрт придёт: «Эх, украсть бы!»
А ты полежи, подумай,
раз ты у нас самый умный.
Но думать ему не хотелось.
А жизнь колесом вертелась:
в поле, с поля, до хаты,
и кругами ходит чёрт горбатый.
А я в автобусах скучаю,
ведь шофёр не нальёт мне чаю
и место своё не уступит.
Он взгляд напряжённый потупит,
когда я спрошу его: «Знаешь,
никогда ведь не угадаешь,
когда гаишник умелый
помашет тебе черно-белым
и пригласит поздороваться —
чай попить, постоловаться.»
Мне скучно с тобой, водитель:
ты не руководитель,
не президент, не бог.
Слышишь, мотор заглох,
приходится выходить:
– Может, пойдём чай пить
и разговаривать по душам
о грибах, рыбалке… Я дам
тебе номер своего телефона.
Звони в рай, ответит Зубкова.
Она никуда не ходила,
она никуда не пойдёт,
но какая-то сила,
толкает её вперёд!
Я никуда не ходила,
и никуда не пойду,
но какая-то сила
всё тянет меня в беду.
Зачем (говорю я силе)
толкаешь меня на путь?
– Не я (отвечает сила),
тебе не в силах свернуть.
Да, я знаю, на свете
есть судьба – не уйти!
Но я сделала это,
(пуля-дура, прости):
вот, железной рукою
стёрла все письмена.
Не оратор я больше,
но от смерти ушла.
И теперь я лишь человечек —
меньше пылинки самой.
Ну здравствуй, серая Вечность,
ты
Предпоследние денёчки
между миром и войной.
Напишу … одни лишь точки
между мною и тобой.
Вот хожу, считаю правду:
сколько в мире было зла?
Всё пусто, несправедливо.
У меня болит спина.
Ничего уже не свято,
кроме этих островов.
Я не клята и не мята,
просто мало в мире слов.
Я не верю в наше счастье,
у меня ведь нет и платья,
нету у меня и слёз,
а без слёз ты не возьмёшь.
Всё, прощай! Письмо ушло,
в душу снега намело,
я любила острова
и немножечко тебя.
Это милому письмо.
Не смотрите, что оно
не любовно и не свято,
так, в преддверии утраты.
На дне колодца лежала любовь.
Я её вновь и вновь
не поднимала:
боялась вспугнуть, ведь немало
её от меня улетело.
Вокруг колодца несмело
я кругами ходила,
внутрь заглядывала, отходила.
А дома уже подумала:
«Какая ж я все таки умная —
каждому Антошке
досталось от меня понемножку!»
И вот последний Антошка
не очень то и рассердился,
когда от меня удалился.
Я вздохнула свободно:
вот она, ваша любовь – проходит!
Проходящая любовь проходила,
я сама себе тихонько говорила:
«Какая девочка я разумная —
не прыгнула, как полоумная
на дно непростого колодца!»
Ну почему же прыгнуть так хотца?
Всё было уже неважно,
потому что кораблик бумажный
запускается молча.
Песня вдали не смолкла.
Пропавшие дети рыдали.
Их с корабля как бы звали,
но звали совсем недолго.
Так и ушёл по Волге
тот теплоход бумажный.
А кто-то самый отважный
пойдет в дом, оторвёт бумаги
сложит корабль и отваги
ему будет не занимать:
«Плыви, тебя не догнать!»
Вот так мы и жили:
кораблики молча плыли,
сверкала в небе луна
пропащая такая сама.
И всё уже было неважно,
был бы рот у матери напомажен,
а в руках у отца лопата.