На стихи не навесишь замки
Шрифт:
А в кого и сама не знаю,
но по нему скучаю.
Встану, пойду с косою
по деревне, все двери открою
и найду его, хоть за печкой!
Сяду с ним на крылечко,
ни о чем он меня не спросит,
лишь косу стальную забросит
подальше куда-то, куда-то,
а заодно и лопату.
Не спешите меня хоронить,
я для вас ничего не сделала.
Мне б на свадьбе своей побыть
да платье примерить белое!
Ой да на нашу раскрасавицу
10 тысяч некрасавцев найдется:
«Мы тебя не сделаем счастливой,
мы тебя не сделаем любимой,
а ежели чего, с тебя же спросим:
почему таки мы нехороши,
почему живем мы небогато,
и пошто у нас кривые хаты,
в рукомойниках вода зачем застыла?
Как же так, царя ты не побила,
и весь мир не превратила в остров,
на котором жить было бы просто!»
Я думала, гадала, сомневалась,
с некрасавцами своими соглашалась,
ну а согласившись, заболела,
заболев, плохую песню спела:
как жила я вовсе небогато,
не имея ни двора, ни хаты.
Кошка воду выпила с корыта.
Вот, сижу больная, не умыта,
а до царской доли не допрыгнуть,
остаётся лишь к забору липнуть
у себя на острове дремучем
да кивать лишь ивушке плакучей.
Отвернулись 10 тысяч некрасавцев:
«Ладно, мы пошли, одна справляйся,
тебе ж не привыкать. Ну, поправляйся!»
Мне не привыкать, я поправляюсь
и на острове своем одна справляюсь:
я медведям плакаться устала.
Села, встала, села, встала, села, встала
и пошла по замкнутому кругу —
ни невеста, ни жена и ни подруга.
Зализывала я раны
каким-то образом странным:
то пила, то ела,
то в окно пустое глядела.
А жизнь как-то не торопилась
отвечать на «Ты б отпустила!
и не мучила ежедневно
своим временем верным».
А ведь лет было мне – середина.
Я у неба просила:
нет и не смерти даже,
а чтоб старость была покраше.
Но с чего бы ей быть покраше,
когда юность босая машет,
а невесёлая зрелость
кивает на дом, там серость
и полный таз мыла:
«Ты не все углы перемыла!»
И этот круг бесконечный
раны мои не залечит,
боли мои не залижет.
Огонь в печурке всё ближе:
«Кушай, родная, и пей,
нету судьбы добрей,
чем твоя одинокая,
такая, как яма, глубокая!»
Когда жизнь похожа на клетку,
это не шутки, детка,
это со всех сторон клетка,
и снаружи мир не менее страшен
в чёрно-белый цвет перекрашен:
там на ветке синице
никак не сидится,
журавлю не летается,
а убийцам не кается;
прошлое с будущим перемешалось,
настоящее не отзывалось,
и вокруг тишина.
Ты искала себя сама.
Не находила.
В тёплый угол свой уходила
и там зачем-то рыдала.
Чего тебе было мало?
Что пропало, то и пропало,
не подберёшь, не склеишь,
дыханьем не отогреешь.
Вот и ходи теперь с богом
всё одним и тем же порогом.
Ключ у тебя с собой,
им свою хатку закрой,
да и сиди в ней тихо:
не пролетит ли лихо,
ворон ли не прокарчет,
дитя ли где не заплачет.
Тебе нет до этого дела,
ты выйти на улицу не захотела,
тебе мир за околицей страшен:
в черный цвет разукрашен.
А выйти когда-нибудь да придётся:
шаг, другой и нога разойдётся,
размашутся руки,
от величайшей скуки
раскричится голова
и пошла, пошла, пошла
на «вы» одна-одинёшенька!
Какая же дева хорошенькая
в пустой квартире томится!
Спи родная, пусть тебе снится
море, берег да оберег —
твой родной человек
и с ним настоящая дружба,
если он тебе нужен.
Что ж, выбор за ней. Иль за вами.
А я подожду, когда свалит
цвет черно-белый отсюда.
То грязь на дворе, то простуда.
– Ой, одна я у маменьки,
одна-одинёшенька я у папеньки,
никто меня замуж не берёт:
никто в наши ворота не пролезает!
– А широки ли ворота?
– Папанька сделал для кота.
Ой, несчастная я, горемычная!
– К горю мы привычные!
– Да кто это лезет,
кто плакать мне мешает?
– Сосед твой Мишаня!
– Я соседей с малых лет не видала,
маманя гулять не пускала.
А страшной ты сам али нет?
– Пригож собой, пока что не дед.
– Ой, жизнь моя нескладная,
гори она неладная!