«На суше и на море» - 62. Фантастика
Шрифт:
Когда художник прошел буковую рощицу и, как всегда, окинул взглядом всю Анфиладу, его охватил ужас. Средневековье исчезло. Даже отсюда, издалека, было видно, что на его месте стоит стройное, блестящее на солнце сооружение.
С тех пор как Ритам потерял ногу, он никогда не передвигался с такой скоростью. Всю Анфиладу, а это не меньше двухсот метров, он пробежал, если можно назвать бегом ускоренное до предела ковыляние на металлической ноге, и через несколько минут очутился перед пустырем. Да, у него не помутилось сознание, он не грезил. Средневековья не было. На его месте возвышалась изумительной красоты постройка, как бы выделанная из превосходного перламутра, переливавшаяся нежными полутонами всех цветов радуги. В теневой стороне постройки стены мягко светились. Впрочем, это были даже не стены.
Только тот, кто в ясном небе видел сверкание молний, кто видел, как вода превращается в песок, а камни в хлеб, может понять состояние Ритама. Он не мог даже вскрикнуть, не говоря о том, чтобы пошевелиться или, тем более, предпринять что-либо.
Из охватившего его оцепенения вывела черепаха. Только теперь, немного придя в себя, он обратил внимание, что от сияющей постройки шла дорога. Там, где еще вчера были навалены камни и буйно разрастался чертополох, репейник и вереск, теперь сверкала, как стекло, гладкая, углубленная в землю полоса. В конце этой полосы, поближе к тому месту, где стоял Ритам, виднелся полутораметровый холмик, который медленно двигался, приближаясь к римской балюстраде. Позади него, как позади дождевого червя, проползшего по мокрой земле, оставалась блестящая на солнце дорожка. От холмика, как от трансформатора, исходило гудение, вся поверхность его тела пульсировала, и весь он, как гигантская, сплющенная под своей тяжестью капля ртути, перекатывался, приближаясь к тому месту, где стоял художник.
«Черепаха» выросла до таких размеров за одну ночь!
Чем ближе она подвигалась к Ритаму, тем яснее он мог различить шестиугольные маленькие щитки, или выпуклости, на ее теле, тем лучше мог ее рассмотреть. Ни головы, ни конечностей не было видно. Чудовище передвигалось всей массой, очевидно, обладая способностью перемещать центр тяжести внутри своего тела. По мере его приближения Ритам, как загипнотизированный не в силах оторвать глаз от невиданного, отступал по выложенной полированными плитами площадке.
Как только «черепаха» оставила позади себя пустырь в передним краем своего огромного тела, напоминавшего круто замешенный ком теста, коснулась гранитных плит, она стала двигаться быстрее. Расстояние от пустыря до статуи Августа она прошла минуты за две. Ритам, отступая, приблизился к ступеням балюстрады, споткнулся о них, упал и продолжал лежать, не в силах шевельнуться.
А тем временем «черепаха», встретив на своем прямолинейном пути препятствие в виде постамента статуи Августа, стала вытягиваться. Из овального холмика она превратилась в длинную колбасу, один конец которой стал огибать постамент. Другой конец некоторое время оставался в покое, но вот тоже зашевелился и быстро сомкнулся с первым. Не прошло и полминуты, как холм-черепаха превратился в бублик, окруживший творение великого скульптора. Гул усилился. Увеличилось самосвечение все время вибрирующего кольца, и оно стало расти. Оно все плотнее смыкалось вокруг статуи, утончалось и за счет этого тянулось вверх, превращаясь в огромный стакан. В две-три минуты постамент в статуя были окружены выросшей вокруг них какой-то непрозрачной пленкой и уже стали невидимы все еще лежавшему на ступенях Ритаму.
Гудение усилилось до нестерпимо пронзительной, давящей ноты и мгновенно стихло. Завеса, только что закрывавшая статую, опустилась, и статуи не стало.
Груда тонкого порошка возвышалась на том месте, где еще несколько минут назад стояла высеченная в прошлом тысячелетии фигура Августа.
Ритам закричал — дико, неистово. Закричал так, как кричит насмерть испуганный зверь.
ПЕРВЫЕ ЖЕРТВЫ
Через несколько минут после того, как машина доставила Ченснеппа и Фурна к Пропилеям, туда же стали прибывать автобусы, грузовики, автомобили и мотоциклы, заполненные служащими контор и заводов Ченснеппа. Фурн подсказал Ченснеппу,
— Сегодня, — продолжал Ченснепп, — мы внезапно столкнулись с явлением, до сих пор совершенно неизвестным науке. Объяснять вам, дорогие соотечественники, в чем суть этого явления, еще преждевременно, как потому, что мы сами слишком мало знаем о нем, так и потому, что непременно найдутся люди, готовые посеять панику и недоумение среди честных тружеников нашего славного города.
Ченснепп не лишен был дара слова и умел, когда это требовалось, говорить много, не сказав ничего, а когда нужно было, то в нескольких словах выразить многое. Он упомянул, что от бдительности, с какой служащие станут охранять Пропилеи, будет зависеть благополучие и спокойствие их самих, населения столицы, а может быть, и всей страны. Сообщил также, что немедленно выезжает в город, чтобы побыстрее вернуться с виднейшими представителями Национального научного общества.
Ченснепп действительно тотчас же уехал, но не к ученым, как об этом заявил, а в военное министерство.
Фурн занялся обеспечением охраны Пропилеев. Он распорядился расставить прибывших цепочкой на расстоянии не более двух шагов друг от друга вдоль наружной стороны чугунной ограды, о плачевном состоянии которой так сокрушался заботливый Ритам. Фурн сам объехал на «виллисе» вокруг Пропилеев, сам проверил расстановку людей, выделил старших, связных, от имени Ченснеппа объявил о приличных наградах за точное выполнение инструкций и позаботился, чтобы охране были своевременно доставлены еда и питье. Августовский день выдался тихим, безоблачным, и, следовательно, не нужно было беспокоиться о каких-либо укрытиях для выставленных пикетов.
Одновременно со служащими к Пропилеям стали прибывать отряды полиции, вызванные Фурном еще из кабинета Ченснеппа. Вдоль ограды, но уже внутри ее, вытянулась вторая, более редкая цепочка из полицейских, которые посматривали за служащими Ченснеппа и за тем, чтобы к ограде не подошел никто из посторонних. Фурн рассчитывал на взаимное недоверие и не ошибся. Уже к двум часам дня полицейские задержали нескольких служащих, пытавшихся, оставив цепь охранения, перелезть через ограду, а служащие задержали двух корреспондентов, которые подкупили полицейских и стремились во что бы то ни стало проведать, что же творится в Пропилеях.
Вскоре к вилле Ченснеппа стали подходить войска. Они располагались на опушке букового леса-заповедника, примыкавшего к вилле с юго-востока; на севере, вблизи Асуарского аэродрома; на берегу озера Эно, вдоль шоссе, ведущего в город. На юго-западе, заняв ближайшие к Пропилеям холмы, спешно устанавливались артиллерийские батареи, а на юге, смыкаясь с частями, стоявшими у букового заповедника, располагались моточасти, оснащенные ракетным оружием ближнего действия и специальные отряды министерства внутренних дел. Из города прибывали санитарные машины, пожарные части. Из Лонара приехали горноспасательные отряды, из порта были привезены водолазы с тяжелым снаряжением — Фурн понимал, что Ченснепп не теряет в городе время даром, посылая все новые и новые подкрепления. Сражение обещало быть интересным. Фурн ждал приезда Ченснеппа, волнуясь и вместе с тем сгорая от нетерпения снова лицом к лицу встретиться с питомцем Родбара. Страстный охотник, он руководил окружением Пропилеев с чувством особого подъема. Он вспоминал свои охотничьи похождения на островах Пуату и теперь видел, что эта облава не шла в сравнение ни с какими, даже самыми грандиозными охотами пуатуанских князей на властителей джунглей. Зверь был обложен.
Там, за уникальной оградой, сквозь густую зелень деревьев виднелись постройки Анфилады Искусств, и в них теперь хозяйничало вырвавшееся на свободу чудовище. Фурн прислушивался, стараясь уловить уже знакомое ему гудение, но ничего не услышал. Вокруг было настороженно тихо. Не верилось, что Пропилеи окружают тысячи людей. Чем больше людей прибывало сюда, тем тишина становилась глубже, тревожней — все понимали, что происходит нечто необычайное, и все приутихли, как солдаты перед решающим боем.