«На суше и на море» - 71. Фантастика
Шрифт:
3
Истаявшая полярная ночь походила скорее на сумерки. Белая бесконечность не угасала, она только синела, наливаясь сонной тяжестью, и цепенела. Ощущение неуверенности у человека, зазимовавшего в Антарктиде, увеличивалось к весне; синяя бесконечность торчала перед глазами тысячью полупрозрачных штор, за которыми опять открывались неведомые синие пространства. Как в бреду.
Снегоход с прицепом все шел. Это была работа, движение, пусть медленное, но все же движение к цели, которое устраивало всех. Даже капитана Перселла. Правда, он больше помалкивал.
Джой сидел за рулем, Алексей находился в двадцати метрах впереди, ощущая спиной первые порывы ледянящего ветра, о котором говорил Уолтер, а Перселл и старший Хопнер валялись на койках.
Генри настроил транзистор, выдвинул наружную антенну и поймал какую-то австралийскую станцию. Она передавала известия.
— Усильте, пожалуйста, звук, — попросил Перселл.
Они молча прослушали сообщение из Юго-Восточной Азии, молча проглотили информацию о теннисе и легкой атлетике, но, когда было сказано о появлении в водах Антарктики советского корабля «Обь», Перселл вдруг сказал:
— Это интересно.
— О, конечно! — отозвался Генри. — Корабль везет новую группу ученых. Смена состава.
— Они нас обгонят и здесь, не так ли?
Что-то было в этом вопросе странное, Генри почувствовал это и, желая уяснить позицию Перселла, сказал с некоторым вызовом:
— Если и обгонят, выиграет наука.
— В том числе и военная наука, — ответил Перселл. — Вас не настораживает усиление противника?
— Я ученый, Перселл.
— Вы американец. Генри.
Хопнер натянуто засмеялся. Дрянной они затеяли разговор.
— Ладно, сойдемся на том, что мы оба патриоты. И все же, когда речь идет о расшифровке истории Земли, записанной в толще льда, я думаю не о приоритете, а о дружбе ученых, потому что работа рука об руку всегда успешнее, чем в одиночку. Это не бег на шесть миль, не азартный спорт, а наука. Если вы лично собираетесь опередить русских в изучении ионосферы, то вам не стоило бы уезжать. Хотя, насколько я знаю, русские не очень увлекаются ловлей «космических мотыльков». Или я ошибся?
— Ошиблись, Генри. Может быть, русские и не изучают ионосферу, зато они усиленно изучают материк. А для чего? Такой вопрос вы не задавали себе? Это же идеальный полигон…
— Стоп! — Генри поднял руку. — Не хочу говорить на эту тему, Перселл. И ради бога, ответьте мне на один вопрос: кто вы?
— Ученый. И писатель.
— Ваши убеждения не мешают науке?
— Нисколько. Они помогают понять сущность событий.
— И все-таки я вам советую: пошлите вы политику к черту.
— Вы наивны, Хопнер. Русские — это реальная опасность.
— А Старков? Мой друг Алэк?…
Капитан пожал плечами.
Крупное, открытое всем чувствам лицо Хопнера сделалось растерянным. Он слушал, не веря ушам своим. Чему учит этот Перселл? Подозрительности, неверию, вражде, ненависти? Разве можно жить, любить, радоваться, если думать таким образом?
— Вот что, Перселл, — сказал командир, стараясь подобрать слова помягче, — вы наговорили много лишнего. Я постараюсь забыть этот разговор. Экипаж «Снежной кошки» вне подозрений.
— Позволю себе остаться при своем мнении.
— Мнения я не контролирую. Но действия…
Машина шла медленно, но кабину часто встряхивали толчки. Видимо, они забрались в зону разломов.
Джой посигналил Старкову, и снегоход остановился.
— Ваша смена, Перселл, — сказал младший Хопнер, выглядывая из кабины. — Выгружайтесь, Алэк уже свернул канат. Кажется, «белый провал» исчезает. Ветер, поземка и все такое.
Открылась дверь, и Старков перемахнул через порожек.
— Промерз до костей, — сказал он, с трудом шевеля губами.
Командир хотел было сказать, что смена отменяется, но что-то заставило его промедлить полминуты. И за это время высокая фигура Перселла скрылась за дверью. Злорадное чувство шевельнулось в сердце Хопнера. При всем природном благодушии он не мог заглушить недоброе чувство к этому человеку.
Командир пошел в кабину. Увидел, как впрягся Перселл, тронул поезд. Тащитесь, сгибайтесь от ветра, капитан!
Джой и Алексей затеяли в кузове веселую игру. Через неплотно прикрытую дверь Генри слышал взрывы смеха. Ничто не омрачает их душу. Сказать о разговоре с капитаном? Нет!
Хопнер толкнул дверь.
— Эй, вы!
Джой просунул голову в кабину.
— Хелло, Генри?
— Слушайте, что я вам скажу. — Генри говорил, не поворачиваясь. Он все время смотрел вперед. — Так вот, человек, который идет там, на веревке, — писатель. Будет писать о нас книгу.
— О-о! — Джой посмотрел на Старкова, потом через стекло на Перселла с таким вниманием, словно увидел его впервые. — Значит, мы обеспечили себе бессмертие.
— Я тут прижал его. Мы кое в чем не сошлись, ну я и понял, что он не только ученый.
— Это точно, — подхватил Джой. — Интеллект так и брызжет. Придется уступить ему свою постель. Ближе к печке.
Генри быстро обернулся.
— Тебя это не удивляет, Алэк? — спросил он, заметив на лице Старкова скорее озабоченность, чем любопытство.
— Видишь ли. Генри, я еще на станции обратил внимание…
Старков не договорил. Где-то впереди возник гул. Низкий, басовитый, он с невероятной быстротой приближался и нарастал с такой мощью, что хотелось броситься плашмя на пол и закрыть голову руками. Генри нажал кнопку сирены, но даже сам не услышал ее воя. Тогда он включил зеленую фару. Перселл уже бежал к ним, бросив лыжи. Страшный гул достиг апогея. Небо и лед вибрировали. Все зашаталось. Дверь раскрылась, капитан схватился за косяк и упал внутрь. Лицо его было белее снега.
Снегоход качался, как шлюпка в штормовом море. Гул пролетел под ними или над ними, тугая волна звука растаяла. Лед качнулся еще, еще, снегоход завалился на левый бок, уткнулся в снег. Все затихло.
— Снеготрясение, — определил Джой, когда озабоченное лицо брата высунулось из кабины. — Было уже такое.
— А звук? Этот трубный глас, от которого холодеют внутренности! Тоже было?
— Да, — сказал Алексей. — В районе Мирного, когда от ледника оторвался и ушел в море айсберг величиной с целое государство.