«На суше и на море» - 87. Фантастика
Шрифт:
— Чтобы и через десять, и двадцать, и даже сто лет жили бы поживали вы в этих стенах из крупнопанельных блоков! — с подъемом читает он текст письма. — От всей души желаем вам, дорогие будущие квартиросъемщики, уюта, света и тепла! Да здравствует… — тут он замечает у дверей улыбающегося Почтмейстера. — Вам что, товарищ? У нас заседание, подождите в коридоре!
— Я принес вам ответ.
— Какой ответ? — Старший прораб сердится. Чтобы остыть, заставляет себя сделать большой глоток воды. — Вы мешаете, гражданин!
Собравшиеся начали оглядываться. Кто хмурит чело, кто улыбается. «Дед-Мороз без бороды и усов!» — со смехом восклицает какой-то
— Внимание, товарищи! Я заканчиваю… «Да здравствует…» Гражданин, повторяю — выйдите! В чем дело? Почему вы улыбаетесь? Какой такой ответ вы принесли?
— Ведь вы адресуете это письмо в будущее, так? — говорит ему через весь зал Почтмейстер. — А я вам доставил ответ оттуда. У меня есть возможность оперировать временем. Вот я и принес ответ раньше, чем вы отослали письмо, чтобы вы успели хоть что-нибудь доделать, а то…
— Что-о? Доде… Да вы что?! У нас… Мы… Мы дарим людям… Это… Ключи от счастья, можно сказать! Мы…
— Дед! — восклицает в глубине зала паренек с известковыми веснушками. — А ну, зачитай! Интересно!..
Собравшиеся его поддерживают.
— Читай, дед!
— Погромче, папаша!
Почтмейстер торопливо раскрывает пакет. Читает: «…желаете нам „уюта, света и тепла“? Издеваетесь? О каком уюте может идти речь, когда паркет выгнулся, будто испуганный кот? О каком тепле, если в батареи центрального отопления поступает только холодная вода? (Правда, в туалетный бачок поступает зачем-то только горячая!) А свет? Щелкнешь выключателем в гостиной, свет вспыхивает на кухне, щелкнешь в ванной — горит на лестничной площадке, врубишь торшер — зажигается люстра, причем в соседней квартире…»
Немая тишина стоит в маленьком, спешно оборудованном для торжественной летучки зале. Лиц не видно, так низко все опустили головы.
«Значит, — думает Почтмейстер, — если постараться, если выработать в моем скромном деле некоторую стратегию, я не только смогу доставлять письма, но и… Уж больно красноречиво молчат эти люди. Что-то происходит сейчас в их душе, что-то такое, мучительно им необходимое…»
…Одно-единственное письмо у него осталось. Магнитофон, в котором до поры до времени молчит кассета с коричневой пленкой.
«За миг до смерти…» Нет, Петухов не забыл, что должен доставить бойцу сорок первого года песню, адресованную ему из Будущего. Для вмонтированного в корпус «Павла Бурэ» хитроумного устройства преград в этом смысле нет. И все же… «За миг до смерти…» Легко ли, сами посудите, Гавриилу Васильевичу выполнить такое задание? Уже было нечто подобное сегодня, когда в Хиросиме побывал. А тут — у себя ведь, в России. Это еще больнее. Вот и отложил напоследок. Ему казалось, что таким образом он отдалит гибель бойца. Иллюзия, конечно, но…
Почтмейстер в который уже раз нынче вздохнул, напружинился, сильно, до отказа нажал на рифленое колесико всемогущих часов. И мгновенно оказался на том самом поле. Когда-нибудь, через десятки лет, в наше время, оно станет цветущим, бархатно-зеленым, усеянным многоцветными звездочками диких гвоздик, маков и васильков. С трех сторон будет его тогда окружать светлый дубовый лес, а с четвертой — серебристо-лиловое пространство реки. Люди сюда будут собираться, чтобы погулять, подышать, чтобы попеть хором. А сейчас… Грохочущий раскат взрыва встретил Почтмейстера, резко ударила в лицо горячая пыльная волна. Еще взрыв, еще… Поднялись и осыпались гигантские
— Сынок, сынок… — повторял Почтмейстер, пытаясь хоть как-то помочь ему. Повернул чуть, взглянул в лицо. И отшатнулся. Это был… Да, да! Это был он, Гоша…
— Сынок! — вскрикнул Почтмейстер. — Так ты жив?! Жив!..
Солдат со стоном открыл глаза. Взгляды их встретились.
— Отец… — проговорил солдат. — Послушай…
«Узнал! Неужели узнал?…» Почтмейстер не подумал в эту минуту, что нарушил… нарушает главную заповедь своей службы, пункт первый. А если и всплыло что-то об этом в краешке сознания, так ведь нечаянно, нечаянно он здесь. Не знал…
— Отец… Ты местный?…
«Нет, не узнал. Я же седой стал, старый…»
— Вот, — со стоном выговорил солдат, — вот, отец, возьми… Туда… — ладонь его с усилием раскрылась, и на песчаное дно окопа выкатился золотисто сияющий винтовочный патрон. — Нашим…
Гавриил Васильевич снова заглянул в лицо сына.
— Сынок! Ты жив? Сынок, это же я, твой папа! Я письмо тебе принес, письмо! Послушай!.. — торопливо нажал на клавишу магнитофона:
Солдат, не властен над тобою смертный сон,Любовью нашей ты для жизни воскрешен…Где-то далеко-далеко, на этом же поле, на этом же месте, но через десятки лет, взявшись за руки, пели тысячи людей. И безмерная сила их чувства вот-вот, казалось, и в самом деле сотворит чудо из чудес.
Совсем рядом с грохотом взметнулся и неохотно рассыпался черно-алый куст снарядного разрыва. Танки рычали уже перед самым окопом. Даже не целясь, держа автоматы у правого бока, поливали огнем поле тусклые серо-зеленые фигуры.
— Не смейте! Прочь! — хрипло закричал Почтмейстер, переваливаясь через бруствер. — Назад, я вам говорю! Назад, нелюди!.. — Он встал на ноги, шагнул навстречу танку и, размахнувшись, будто гранату, швырнул теплый, работающий магнитофон в смердящее гарью, неотвратимо наползающее чудовище. Разлетелись пластмассовые осколки. Но песня, но тысячи и тысячи голосов, пробившихся сюда через десятилетия, продолжали звучать как прежде, возносясь к низким осенним облакам. Ничто не могло заглушить их, ни надсадный рев танковых двигателей, ни стрельба, ни снарядные разрывы.
Смеются дети, весь в цветах и в пчелах сад…Яростно грохоча, танк прошел сквозь Гавриила Васильевича, не причинив ему вреда. Не мог, как бы ни старался. Не по зубам ему было преодолеть невидимую броню времени. И сразу изменилось что-то, сместилось. Будто выключили… Почтмейстер стоял хотя и на том же самом поле, но на сегодняшнем, нынешнем — на зеленом, неописуемой красоты Певческом поле среди тысяч и тысяч людей — молодых, старых, — вдохновенно и согласно певших песню: