На суше и на море. 1962. Выпуск 3
Шрифт:
— Дорогой Мак, — сказал я. — Это произошло потому, что вы их не искали.
— Чепуха! — ответил он. — На охоте я ничем другим не занимаюсь.
— Ну, хорошо, — сказал я, — вам и вправду так хочется убить льва до отъезда домой?
— Больше всего на свете! — последовал взволнованный ответ.
— Султан! — крикнул я машинисту. — Останови поезд! Ну, а теперь, Мак, — продолжал я, когда поезд тормозил, — вот вам случай! Прыгайте и ловите вон тех двух.
Он обернулся и замер от изумления. В двухстах ярдах от нас два огромных льва торопливо пожирали антилопу, которую они, видимо, только что убили. Я заметил их еще в начале нашего разговора, когда Мак стал жаловаться на свою судьбу, и только ждал момента, когда мы подъедем ближе, чтобы показать ему львов. В одно мгновение он спрыгнул с паровоза и направился прямо к хищникам. Доктор прицелился в того, который стоял ближе к нам, но я крикнул ему, чтобы он стрелял во второго льва, до того как тот ускользнет. Зверь стоял, положив лапу на убитую антилопу, и смотрел через плечо.
Дня через три после нашей охоты дорога была доведена до Найроби, и я получил новый участок. Найроби должен был «тать главным штабом управления железной дороги, и потребовалось очень много труда, чтобы превратить пустынную равнину, удаленную на триста двадцать семь миль от ближайшего пункта, где можно было купить хотя бы гвоздь, в крупную железнодорожную станцию. Нужно было проложпть дороги, возвести мосты, построить дома и мастерские, создать станционные помещения, провести водопровод и сделать еще тысячи и тысячи вещей, необходимых для постройки железнодорожного узла. Однако ядро города очень быстро оформилось, и в центре вырос шумный и пестрый базар.
Не без труда мне удалось уговорить несколько сот человек из племени кикуйю, в стране которых мы находились, поселиться и работать в Найроби. Они оказались очень способными и трудолюбивыми рабочими. Они часто рассказывали мне, что шамбы (сады, плантации) с другой стороны холма, на котором стоял наш лагерь, разоряются слоном. К сожалению, у меня тогда не было свободного времени для охоты. Как-то я рассказал об этом моему другу, доктору Уинстону Уотерсу, и это кончилось весьма необычным приключением. Доктор отправился на поиски грабителя с несколькими кикуйю и скоро отыскал его среди густых тенистых деревьев. Уотерс, горячий сторонник выстрелов с небольшого расстояния, подошел к зверю на несколько ярдов и выстрелил из своего охотничьего ружья ему прямо в сердце. Зверь тут же яростно бросился на него, и хотя Уотерс выстрелил из второго ствола, все было напрасно. Разбушевавшийся слон быстро несся к Уотерсу, трубя на ходу, и несчастному доктору ничего не оставалось, как спасаться бегством. Что было мочи он помчался по тропинке, но слон бежал с большей скоростью, и расстояние между ними заметно сокращалось. Дела оборачивались очень серьезно для охотника, так как огромное чудовище почти настигло его. Но в самый критический момент Уотерс наступил на хорошо замаскированный капкан для дичи и, как по волшебству, исчез под землей. Неожиданное исчезновение врага так озадачило слона, что он застыл на месте, а затем повернулся и побежал в джунгли. Уотерс, к счастью, ничего не повредил себе при падении, так как яма была неглубокой и на дне не было кольев. Он вскоре выкарабкался из нее, отправился по следу раненого слона и без особого труда добил его.
В конце 1899 года я уехал в Англию.
Мой верный Махина и еще несколько рабочих и слуг индийцев, с которыми мы долгое время работали вместе, проводили меня до побережья, где я с грустью распрощался с ними, так как их пароход уходил в Индию за день до моего отъезда на родину.
Александр Мееров
РОДБАРИДЫ [72]
72
«Родбариды» — отрывок из научно-фантастического романа Александра Меерова «Сиреневый кристалл».
В своем романе автор развивает мысль о том, что кремний (силиций), как ближайший «родственник» углерода, способен вступать в сложнейшие соединения, подобные углеродистым, так называемым органическим. Автор допускает, что эти соединения, становясь все сложнее и сложнее (как это происходило на нашей планете с углеродистыми соединениями), образовали вещества типа силициевых белков, приведших к зарождению силициевой жизни, для которой не потребовалось столь исключительных условий, как для зарождения на Земле жизни углеродистой. Автор считает, что миры Вселенной, вероятно, населены силициевой жизнью в несравненно большей степени, чем углеродистой.
О приключениях людей, открывших зародыши силициевых существ, попавших к нам из далеких неведомых миров, об ученых, сумевших пробудить к жизни эти зародыши, о невероятной, еще не виданной силе, таящейся в силициевых существах, и о победе человеческого разума над этой силой и повествует научно-фантастический роман «Сиреневый кристалл». — Прим. ред.
ВИЛЛА Ченснеппа, не совсем удачно, хотя звучно, названная Пропилеями, не
Ченснепп слыл человеком, не лишенным оригинальности, и, пожалуй, не без оснований. Однако оригиналом он был лишь в той мере, в какой из этого можно было извлечь выгоду. Сооружение Пропилеев он затеял в тридцатые годы, именно в то время, когда после невиданного «процветания» деловой мир охватила небывалая депрессия. Расчет незаурядного предпринимателя оказался правильным: вилла строилась как нечто единственное в своем роде, стоимость ее сразу бросалась в глаза, и ни у кого не могло возникнуть подозрений, что Ченснепп именно в это время, как никогда, был близок к разорению. Уже одно то, что виллу строил знаменитый Антонио Ульмаро, говорило о неограниченных возможностях богатого заказчика.
Архитектор и превосходный скульптор, Ульмаро много лет носился со своей идеей создания Анфилады Искусств, не находя человека, который мог бы по достоинству оценить эту идею, а главное, захотел бы затратить громадные средства для воплощения ее в камень, мрамор, гипс. Встреча с Ченснеппом решила дело, и вскоре неподалеку от города, в низине, заросшей тополями, буком и светлым ясенем, сотни рабочих стали возводить сооружения, которые должны были принести славу архитектору и упрочить кредитоспособность дельца.
Начались работы успешно, но по мере того, как укреплялось финансовое положение Ченснеппа, исчезала надежда на славу у Антонио Ульмаро. Разговоры о необычайном сооружении постепенно стали стихать, строительство затянулось на добрый десяток лет, Ченснепп с каждым годом все меньше и меньше отпускал средств. С началом второй мировой войны работы вовсе прекратились, и Ульмаро погиб в безвестности.
Пропилеи Ченснепп считал довольно обременительным приобретением. Огромные деньги, вложенные в их постройку, не приносили дохода, продать недостроенное сооружение было невозможно, да и не имело смысла, так как репутации одного из богатейших людей страны факт обладания оригинальной виллой-музеем ущерба отнюдь не наносил. В дни, когда голова Ченснеппа бывала занята каким-нибудь важным, требующим особой проницательности делом, он ненадолго заезжал в Пропилеи, бродил по величественным залам, хранившим традиции возвышенного творчества прошедших времен, и здесь, в тишине, обретал покой и сосредоточенность, так необходимые в предстоящем деловом сражении.
Изредка в Пропилеях появлялась шумная толпа друзей дочери Ченснеппа, и тогда римский атриум оживал, наполнялся запахом роз, пряных яств и звуками джазовой музыки, никак не гармонировавшей с античным духом того, что создал гений Ульмаро. Но как только пиршество стихало и уезжали в город автомобили, привозившие в Пропилеи молодых людей и припасы, вилла погружалась в тишину, и снова ее единственным обитателем оставался Ритам.
Поль Ритам, скульптор, искусствовед, человек, всю жизнь проживший в искусстве и для искусства, как никто другой подходил для управления и надзора за Пропилеями. G тех пор как в голову Ченснеппа, ворочавшего большими делами и никогда не допускавшего расточительности в малом, пришла мысль назначить калеку Ритама на эту должность, он мог больше не беспокоиться о своей вилле-музее. Ритам любил Пропилеи. Он знал в них все, начиная с самой дешевенькой геммы в глиптотеке [73] и кончая монументальными статуями, высеченными великими мастерами.
73
Глиптотека (греч.) — собрание резных камней. — Прим. ред.
В последние годы жизни знаменитого архитектора Поль Ритам работал под его началом, и это давало ему возможность считать себя «учеником самого Антонио Ульмаро». Ритам ничего не создал в искусстве, оставаясь неудачником и мечтателем. Будучи дилетантом, он хотел стать творцом, будучи бесталанным, он стремился к славе и подвигу в искусстве, не понимая и не имея мужества понять, что, кроме мечты о творчестве, у него нет ничего творческого. Война отняла у него руку и ногу и этим примирила его с самим собой — ему оставалось утешение, что, не случись этого, он смог бы стать Праксителем современности, но сейчас… сейчас он живет в прошлом искусства, охраняя это прошлое, талантливо воспроизведенное в Пропилеях.
Каждое утро в половине восьмого Поль Ритам аккуратнейшим образом появляется у массивных ворот Пропилеев. Дружески поприветствовав привратника, он всякий раз сокрушается о том, что металлическая ограда, охватывающая огромную территорию усадьбы, ржавеет, и очень подробно излагает привратнику, как именно он намерен уговорить господина Ченснеппа раскошелиться.
Привратник наизусть знает всю историю уникальной ограды, с заученным интересом выслушивает скульптора, сокрушается вместе с ним, оживленно поддерживает разговор — ведь это его единственное развлечение на протяжении всего скучного дня — и удаляется в привратницкую не раньше, чем Ритам исчезает за купой деревьев, отделяющих ворота от виллы-дворца. Так Поль Ритам начинает свой утренний обход.