На суше и на море. 1962. Выпуск 3
Шрифт:
за спасение самоходной баржи «Аврора»
в штормовую погоду
10 декабря 1958 года
и самоотверженную работу
команды катера
***************************************
По всегдашней привычке тотчас «фиксировать» все сколько-нибудь приметное, любопытное, корреспондент вытащил из кармана потрепанную записную книжку и переписал текст почетной грамоты.
— Что за беда приключилась с «Авророй»? — спросил он молодого
— С какой «Авророй»? A-а, с этой! — матрос, круглолицый, краснощекий паренек, посмотрел на почетную грамоту, посмотрел на корреспондента, виновато улыбнулся. — Вот уж чего не знаю, того не знаю! Не было меня тогда на корабле…
Набил карманы ватника охотничьими патронами и помчался наверх, загремел сапогами по крутому трапу. Минуты не прошло — Снетков услышал над головой короткие хлопки выстрелов: моряки били с палубы топорков, кайр, бакланов. Великое множество морской птицы кружилось над бухтой, качалось на волнах.
В каюту заглянул капитан — смуглолицый, щеголеватый, в новеньком бушлате поверх черного кителя, в лихо заломленной фуражке. Хотел, видно, посмотреть заботливым хозяйским глазом, как разместились пассажиры.
Снетков обратился к нему с тем же вопросом, который только что задал матросу.
Молодой капитан внимательно посмотрел на корреспондента, будто впервые увидел на борту своего судна пожилого, с седыми висками, давно небритого, щуплого человека в синем плаще. Снисходительно улыбнулся: «Ох уж, эти газетчики!»
— Дела давно минувших дней! — сказал он. — В общем, ничего особенного. Потом как-нибудь расскажу, сейчас, извините, недосуг… Вы бы Федьку спросили — он был здесь, за патронами приходил.
— Да он говорит — не знает ничего!
— Он-то не знает? Он, можно сказать, — главный герой спектакля! Это он так — застеснялся!
Снетков хорошо знал упорную нелюбовь этих мужественных, стыдливо скромных людей ко всему сколько-нибудь показному, особенно к рассказам о своих подвигах. И он вполне удовлетворился коротким рассказом радиста, белобрысого великана, заглянувшего после ухода капитана в каюту попросить огонька.
— Зимний штормяга был, — сказал радист, закуривая: — снег, муть, черт-те что! А у них, на «Авроре», топливо кончилось. Положеньице, конечно, невеселое: на траверзе — мыс Опасный. Понесло на камни. Приняли мы сигнал бедствия — пошли. Нелегко нашему «жучку» в такую волну подойти на сближение с другим судном. И так и сяк крутились. Федька выручил: обвязался поясом, сиганул с концом за борт. Отчаянная голова! С «Авроры» его в момент выловили. Ну, завели буксир — все нормально!
Дымя папироской, он пошел вразвалочку к тесной своей радиоконурке возле трапа — степенный, видно, добродушный парень.
Глядя на его широкую спину, обтянутую серым свитером, заштопанным на локтях, Снетков вдруг вспомнил: ему говорили на базе, что на катере — комсомольский экипаж, что борются ребята за почетное звание экипажа коммунистического труда. Достал записную книжку, стал быстро-быстро писать в ней…
— Геройские
За его спиной стоял один из пассажиров, которых капитан по доброте душевной согласился доставить в Рыбачий поселок, откуда до Петропавловска ходят рейсовые катера.
К числу пассажиров принадлежали и корреспондент Снетков, и геодезист — высокий, голенастый молодой человек в сапогах, штормовке, форменной фуражке, с большим рюкзаком и какими-то приборами в грязных брезентовых чехлах, и небольшое семейство: муж, жена, грудной ребеночек.
С явной неохотой допустил капитан это семейство на борт катера. Снетков как раз стоял на палубе, любуясь фиолетовой громадой Вилючинского вулкана, по плечам которого медленно сползали дымчато-серые облака, когда к катеру подошел глава семьи — коренастый парень в побелевшей по швам кожаной куртке, с бородкой «под норвежца». Смиренно, почти заискивающе, попросил он капитана помочь ему добраться «с семейством и барахлишком» до Рыбачьего поселка.
Капитан молча осмотрел его с ног до головы, перевел взгляд на «барахлишко», сложенное на пирсе. Возле узлов, мешков, обшарпанных чемоданов сиротливо стояла на ветру, задувавшем с океана, худенькая большеглазая женщина, похожая на девочку-подростка, с ребенком, завернутым в синее ватное одеяльце, на руках.
— Я уже взял двоих, — хмурясь, сказал капитан. — Куда ж я тебя-то возьму, да еще с таким багажом?
Парень торопливо подошел вплотную к поручням катера.
— Да я ж понимаю, милый ты человек! — заговорил он, понижая голос, прижимая руки к груди. — Задарма что ли прошусь? Разве ж я не понимаю? Да, господи же-ж!..
— Не знаю, что ты там понимаешь, — оборвал его капитан и сдвинул к переносице соболиные брови. — У меня не пассажирский лайнер — за проезд не беру. Вот это ты должен понимать!
— А я что? Я ж по человечеству прошу! — испуганно заныл парень. — Видишь, не один я: с малым ребеночком, с бабой, то есть, с этой, с женщиной, так сказать! Куда ж мне с ними теперь?
Капитан, не слушая его, смотрел на женщину, стоявшую на пирсе. Тихонько покачивая на руках ребенка, загораживая его спиной от ветра, она снизу вверх смотрела на молодого статного капитана. Во всем облике ее было что-то девически беспомощное, усталое. Ветер трепал ее пеструю юбчонку, прядку светлых волос, выбившуюся из-под розовой косынки.
И Снетков, поглядывая то на нее, то на капитана, с невольным волнением гадал: «Возьмет или откажет? Неужели откажет?»
Капитан отвел глаза от молодой женщины, кашлянул, строго сказал:
— Садись, да поживей! Отходим сейчас…
Парень со всех ног кинулся к вещам.
— Иди, Катюша, иди, милая, на катер! — бормотал он. — Ветер-то какой!.. Ребеночка не застудить бы… Спасибо доброму человеку… Я мигом, в один момент!
Схватил мешок, чемодан, побежал следом за женой. Женщина с ребенком спустилась в каюту, а он уже бежал за очередным мешком.