На суше и на море
Шрифт:
– По-моему, он уже пыхнул трубочкой! – объявил Владимиров.
– Бека и Баранова ко мне! Идем на подводную лодку. Проведаем камрадов, заодно и проинспектируем.
Скуратов кивнул и указал Леве глазами на дверь. Задов опрометью бросился вызывать заместителя командира отряда по высокому моральному духу.
Инспекция по проверке субмарины во главе с командиром отряда вышла из штаба и двинулась в сторону берега. Скоро показался причал с пришвартованной к нему бронированной громадой субмарины, похожей на спящего кашалота. Дорогу им перебежал большой краб, кативший перед собой кокосовый орех. Пальмовый воришка боком двигался в сторону моря, где прибой безостановочно набегал на прибрежный песок. Когда инспекция подошла к подлодке, вахтенный уже успел вызвать капитана. Отто Вендт поправил фуражку и собирался отдать рапорт, когда все поднимутся на борт.
Последним по сходням поднимался Баранов. Неожиданно конец сходней, закрепленных на борту субмарины, сорвался и рухнул в воду – вместе с заммордухом. Баранов попытался уцепиться за проклепанный борт и вскарабкаться на подлодку, но руки его скользили по броне беспомощными движениями щенка, скребущегося в дверь. Баранов судорожно дергался в морской воде среди окурков и радужных пятен солярки. Компанию ему составляла пара дохлых рыб. Они лениво толкались белыми вздувшимися брюхами о борт и лицо Александра Михайловича.
– Человек за бортом! – рявкнул капитан-лейтенант и, ухмыльнувшись, доверительно сообщил командиру отряда: – С нашим наблюдателем от национал-социалистической партии приключилась такая же история.
– Утонул? – с надеждой спросил Батыр.
– Нет, мой адмирал. Оно не тонут, – ответил подводник с сильным акцентом на неожиданно испортившемся русском языке.
Вахтенный матрос притащил багор и попытался протянуть его барахтающемуся за бортом Баранову. Бек вырвал древко из рук моряка и, хищно прищурившись, проверил остроту крюка. Затем резкими тычками Батыр приступил к спасению заместителя по высокому моральному духу. Баранов отчаянно уворачивался от багра. Операция помощи на водах затягивалась. Острый багор мелькал все ближе к голове спасаемого. Заммордух вспомнил: «Спасение утопающих зависит исключительно от них». Он глубоко вздохнул, набрав в легкие побольше воздуха, и длинным чемпионским нырком отправился под сваи причала. Через минуту его можно было видеть плывущим к берегу.
– Я же говорил: оно не тонут, – сказал немец, стараясь говорить в сторону. От него ощутимо несло перегаром.
Батыр разочарованно отдал багор вахтенному.
– Показывай давай, веди! – На подлодке он чувствовал себя уже намного уверенней. – Посмотрим, как ты мою каюту оборудовал.
Капитан лихо козырнул, и все вместе они двинулись по палубному обрешетнику к прямоугольнику рубки. На подлодке кипела работа. На корме сидел боцман и вязал шарфы для команды из длинных бурых водорослей. Спицы так и мелькали в его руках. Черный сто миллиметровый ствол орудия чистили огромным ершиком трое матросов. Перед этим они густо смазали машинным маслом его станину. Комендоры скользили, падали, матерились, но упорно продолжали работу. Флотское безумие было в полном разгаре. Батыр ткнул в их сторону оттопыренным мизинцем и одобрительно буркнул, обращаясь к капитану:
– Поощрить, короче!
– Докладываю голосом! – собравшись с духом, начал капитан подлодки. – Ночью акустик слышал слабые шумы винтов субмарины класса «малютка» на траверзе. Прослушивались нечетко и недолго, быстро стихли.
– Почему сразу не доложили? – Командир отряда начал закипать. – В этом море только ваше судно имеет двигатель.
– Сход на берег команде запрещен. Телефон, который нам выдал герр Хохел, лишен наборного диска. Связь односторонняя, герр командир. Как в походе.
Владимиров скрипнул зубами и спросил:
– А ваш акустик закусывает? Ему ничего не померещилось?
Отто Вендт с обидой в голосе ответил:
– Он по шуму винтов определяет тип любого судна. Образование у нашего гидроакустика не ахти какое, всего восемь классов – во время войны призывали всех подряд, – но терпения и сообразительности у него хватит на троих. Ганс сутками сидит у приборов и буквально влюблен в свое дело. Надо отдать ему должное: добился многого, виртуозный слухач. Обычный, нетренированный слух мало чего различит в шуме моря. Для него все сливается: шелест, треск, свист разных тонов, глухие и звонкие удары – будто настраивается духовой оркестр. У Ганса все шумы разложены по полочкам. Услышит в наушниках, будто бумага рвется, сразу определит: это волна ложится на песок берега, а если словно кто-то раздирает лист картона – это волна бьется о борт корабля. На близком расстоянии наш слухач может услышать топот ног по палубе чужого судна, звон упавшей на камбузе тарелки. Я не преувеличиваю: наш гидроакустик – один из самых популярных и уважаемых матросов на корабле… – Тут капитан перевел дух и пригласил гостей в кают-компанию.
Внутрь подлодки вел трап. Внизу на первый взгляд было не развернуться. Все инстинктивно пригнулись, пробираясь в стальное нутро. Тусклые лампочки освещали трубы, переборки, пучки проводов. Первым, нащупывая ногой стальные перекладины, спустился капитан. За ним осторожно последовали остальные.
Скоро они стояли в узком, тесном, забитом трубами, маховиками и разными механизмами отсеке. В носовой части отсека были установлены три стальных цилиндра. Затворы торпедных аппаратов напоминали величиной и формой огромные крышки от кастрюль. Над полом на стальных направляющих рельсах покоились две торпеды. Направляющие блестели свежей смазкой. На стальных боках торпед белой краской готическим шрифтом шли надписи: «Привет от великого Батыра – властелина морской бездны» и «За Лукоморье!»
Бек благосклонно хмыкнул. Владимиров и Малюта переглянулись. Капитан субмарины ласково погладил одну из стальных хищниц и задумчиво произнес:
– Это «крапивник», самонаводящийся на цель. От этой торпеды нет спасения на море и на суше – в пределах полосы прибоя.
Узкий проход вел в недра лодки. По бокам на цепях висели койки матросов; внизу, в специальных креплениях, размещались знакомые торпеды. Над тюфяками виднелись фотографии – все более чем откровенные. Воздух в подлодке был спертым, но его перебивал запах, который ни с чем нельзя было перепутать. Устойчивый запах самогона, настоящего первача. То ли лодка проветривалась недостаточно, то ли самогонный перегонный заводик работал на полную мощность.
– Где остальная команда? – поинтересовался Скуратов.
– Полдничают на камбузе, согласно распорядку дня, – помявшись, ответил капитан.
Владимиров посмотрел на часы и удивленно поднял брови: стрелки показывали час дня.
– Не рановато?
Капитан-лейтенант сделал вид, что не расслышал. Пригибаясь, они осторожно двинулись дальше, то и дело ныряя под какие-то трубы. Люди словно вползали в глотку громадного стального зверя. Казалось, переборки медленно смыкаются вокруг них. Наконец они дошли до отсека гидроакустика. Под потолком переплетались трубы, шланги, торчали разные рычаги и ручки. Мерцали датчики и циферблаты. Посреди рубки, окруженный механизмами и приборами с двигающимися стрелками, стоял стол. Оборудованием было забито все вокруг, бесчисленные ряды кнопок весело мигали. Владимиров вспомнил детство, елочные гирлянды, далекий город – и вдруг почему-то призывной пункт и стриженных под машинку сверстников. Почему призывной пункт?.. Ах да, запах самогона, сивуха!
Кроме оборудования в отсеке был матрос. Гидроакустик – гордость капитана и один из лучших членов экипажа субмарины – нес бессменную вахту. На металлическом столе стоял громоздкий прибор, от него шли проводки, с которых свисали наушники. Рядом лежал опрокинутый стул. Слухач стоял рядом со столом на коленях, положив голову на стол, и громко храпел. Рядом с ним на полу находилась огромная бутылка, наполовину полная мутной жидкости.
– Может, у него терпения и сообразительности действительно на троих, – сказал уважительно Скуратов и поднял с пола бутыль, – но пьет он за пятерых, да к тому же и не закусывает. Это уже ни в какие ворота не лезет!