На суше и на море
Шрифт:
Увлекшиеся преследованием супостата Сусанин, Садко и Малюта, утирая пот, вернулись на площадь только спустя час. Трем группкам рассеявшихся французов удалось ускользнуть, и Сусанин недовольно ворчал по этому поводу – его вилы мало поработали.
Возвращение их было бы триумфальным, если бы не одно «но». Музей горел. Собственно говоря, сам пожар уже был потушен, но струившийся из окон дымок явственно указывал, что без потерь дело не обошлось.
Скуратов широкими прыжками взлетел по лестнице в комнату. Хранитель с перевязанной головой горестно сидел у разбитой витрины и безутешно плакал.
– Разорили, ироды! – сокрушался отставной чиновник. – По миру музей пустили. Обокрали, нехристи парижские!
– Что? – холодея от нехорошего предчувствия, замер Скуратов.
– Кокошничек сперли, гады, – ткнул толстым пальцем в витрину Сергей Львович.
– И все? – осведомился недоумевающий Садко.
– Вам мало? – обозлился хранитель. – А вы знаете, что если каждый из Эрмитажа по крупинке перекупщикам вынесет, то следующему поколению выносить уже нечего будет? Э, да что с вами говорить…
– Не переживай, папаша. – Сусанин понял, что для его вил еще не все потеряно. – Кто спер?
– Офицерик, должно быть, – с внезапно загоревшейся надеждой историк повернулся лицом, но не к Сусанину, а к Малюте. – У меня тут огонь занялся от залпа, а он как раз и забежал – за пушку поквитаться. На меня сабелькой махнул, но тут его полицмейстер наш спугнул. Офицерик руку в витрину сунул, схватил кокошник, и деру. Сувенир, дескать. Только где ж вы его теперь сыщете?
– Сыщем, – объявил свое решение Скуратов, теребя бороду. – Мне все одно тут, в городе, задержаться следует. Инспекцию богоугодных заведений надо провести. За мной!
– Разделимся, – напившись из ковша колодезной воды, вытер рот Скуратов. – Рассыплемся и пойдем цепью. Сдается мне, они по старой Смоленской дороге пойдут, так что общее направление ясное.
– Почему по старой, а не по новой? – заинтересовался Садко.
– Ты, кроме устава, какие-нибудь книжки читаешь, купчина? Или комиксами кругозор расширяешь?
– Моя коллекция комиксов лучшая в Евразии, – обиделся Садко. – Вот только про Микки-Мауса одного номера нет.
– Ясно, – нахмурился Малюта. – Короче, имей в виду, что война тут Отечественная. Одна тысяча восемьсот двенадцатого года. Не слышал про такую?
– Как же! – вспомнил Садко. – Давеча в клубе «Гусарскую балладу» крутили. Там, правда, снег был.
– Во-во. Угадали аналитики, ядри их коромыслом, – будет снег. Словом, обстановка такая: три группки вражьи из городка утекли, и нас трое. Ясно?
– Ясно, – подтвердил Сусанин. – Только как-то неловко на троих соображать, пока дело не сделано.
– Да нет, – прояснил ситуацию Садко. – Это значит, каждому по группе и – в погоню. Я верно кругозорю, товарищ Скуратов?
Скуратов недовольно кивнул.
– Мудро, – нехорошо обрадовался Сусанин, ласково поглаживая вилы. – Стало быть, поодиночке будем сено заготавливать.
– Без смертоубийств, – напомнил Скуратов. – Реальность тутошняя на переломе, никаких явных вмешательств.
– Что ищем-то? – уточнил Садко. – Кокошник?
– Кокошник, – подтвердил Скуратов. – А в нем камешек зеленый, аметист. Сам по себе безвреден, но если его в какой головной убор влепить да стишок прочесть, то камешек тот в соответствующую реальность и закинет.
– А что за стишок? – уточнил Садко.
– Любой, – неохотно пояснил Малюта. – Главное, чтобы название там было географическое.
– Понятно, – взваливая на плечо лыжи, улыбнулся Садко. – Я пошел.
– Сбор у карусели через неделю. Это крайний срок. И из образа не выходи, холоп. Если поймают, сказывай, дескать, ты князя Бельского крепостной, от эвакуационного обоза отстал, – напомнил Скуратов. – Ваня, и ты, друг мой, не увлекайся…
Сусанин обиженно развел руками, показывая, что увлекаться он ни в коем случае не будет. Но бесхитростная крестьянская душа его звенела, как зубья вил…
Шесть дней спустя ситуация с кокошником была столь же непонятной, как и в день его пропажи. Таинственный офицер был неуловим. Трижды неутомимый Малюта почти настигал его, и трижды француз уходил у него из-под красного от мороза носа.
Мокрый от пота Малюта пробирался к деревне по снежной целине, глубоко увязая в снегу и чертыхаясь. Выбравшись на большак, он отломил свисающую под носом сосульку и раздраженно втоптал ее в снег.
– Лягушатник проклятый, – отдирая ледяную корку с губ, выдохнул Скуратов. – Акклиматизировался он тут, что ли? Господи, холодно-то как! Нет, в деревню зайти надо. Отогреюсь хоть.
Глухая деревушка Накипелово встретила его прохладно. Сторожевые псы атаковали промерзшего капитана тотчас, как он миновал околицу. Отмахиваясь от своры саблей, Скуратов отступал, пока не уперся спиной в овин.
– Сюда, сюда, милок, – краем уха услышал он чей-то ласковый голос.
Дверь в овин распахнулась, Скуратов нырнул в нее, облегченно выдохнул, и тут в голове его разорвался фугас.
– Ошибочка вышла-с, ваш сиясь, – услышал Скуратов, со стоном протирая глаза чем-то мокрым, заботливо сунутым ему в руки. – Мундирчики я попутал. Не взыщите уж, ваш сиясь!
Малюта открыл глаза. На корточках перед ним сидел банник. У его ног стояла деревянная кадка с водой.
– Встать! – заревел Скуратов и болезненно сморщился – его голова раскалывалась.
Банник покорно встал и обреченно тряхнул непокорной шевелюрой:
– Повинную голову и меч, барин, не сечет.
– Сейчас проверим, – успокоил банника Скуратов, вытягивая саблю из ножен. – Докладывай, кто такой?
– Банник здешний, Прокопка. Не берите греха, Малюта Лукьяныч, все как на духу скажу!