На свободное место
Шрифт:
— Понял. Не глиняный, — хмурится Совко. — Хрен только получится это у него.
— Смотри сам. Но это еще не все, — продолжаю я. — Есть еще один человек, который тоже, возможно, несет ответственность за это убийство. И тогда твоя вина еще немного уменьшится. Это — Гелий Станиславович Ермаков. Ты его знаешь.
Совко резко вскидывает голову и напряженно смотрит мне в глаза, словно проверяя, не ослышался ли, действительно ли я назвал это имя.
— Добрались? — хрипло спрашивает он и откашливается.
— Пока на свободе, — отвечаю я. — Вокруг работаем. Пока он еще на своей синей «Волге» разъезжает.
— Уйдет, — криво усмехается Совко. — Кто-кто, а этот
— На такой красавице далеко не уйдешь, — возражаю я.
— А ему далеко и не надо, — загадочно усмехается Совко. — Только до Гусиного озера. А там — будь здоров.
— Там у него что, тайный аэродром? — я тоже усмехаюсь. — Как у Гитлера?
— Там у него дядя Осип. Лучше всякого аэродрома. Схоронит так, что вовек не найдешь. Это уж точно.
Я качаю головой.
— Не такой человек Гелий Станиславович, чтобы весь век прятаться. Да и чего ему прятаться? Все кругом него спокойно. Про убийство он, конечно, знает. Да что ему-то? Если даже ты про его участие в этом деле не подозреваешь.
— А чего мне подозревать? — резко спрашивает Совко. — Я точно знаю. Он мне про это сам сказал.
— Когда в Москву посылал?
— Ага.
— Как же он вам это сказал?
— Он мне сказал. Леха не знал ничего.
Ишь ты! Кажется, сейчас только все и валить на Леху. Ведь на первом допросе Совко так и делал. И вдруг… Что это, совесть? Или растерянность? Или злость на всех? Нет, совесть отпадает, совести у него нет. Да и растерянности не чувствуется. Подавленность только какая-то в нем. Ну, и, видимо, злость. Но тут другое. Совко хочет хоть на сколько-нибудь, но снять с себя вину, уменьшить ее.
— Ну, и как он тебе это сказал? — повторяю я свой вопрос.
— Так и сказал. Завалить, мол, одного придется. Лев покажет кого. Сделаешь — в деньгах купаться будешь. Его слова, гад буду.
Все-таки незаметно-незаметно, но проговаривается Совко, признает убийство Семанского. Значит, правильно я построил допрос. Ошеломил, подавил, увел в сторону его мысли, в нужную мне сторону. Сейчас надо вести его дальше и не дать опомниться. Темп и напряжение — вот главное сейчас. Гусиное озеро какое-то выплыло, дядя Осип…
— Как же он вас отослал? — спрашиваю я. — Вы же ему там нужны.
— Остался при нем человек, — угрюмо отрезает Совко, снова глядя куда-то в сторону. — За него не бойся.
— Славка?
— Нет, — презрительно машет рукой Совко.
— Жук, Рыжий?
Он настороженно, с какой-то опаской, недоверчиво смотрит на меня.
— Ты откуда их знаешь?
— Познакомились.
— Неужто и их замели? Во потеха!
— За что их заметать? Гуляют. Так кто же у Гелия остался, — Жук, Рыжий?
— Это все мелочь, — снова машет небрежно рукой Совко.
— Кто ж тогда?
— Ну, ну. Кого ты не знаешь, того и я не знаю. Понял?
Он насмешливо смотрит на меня светлыми злыми глазами.
Конечно, он признает только то, что ему выгодно или уж деться некуда будет. Вот, например, продать своего бывшего хозяина — это ему сейчас выгодно.
— И ты не побоишься все это Гелию в глаза сказать?
— А чего мне теперь бояться, интересно? — ощеривается в усмешке Совко, и под пухлой губой видны сейчас мелкие, треугольные, волчьи зубы. — Если за него как следует ухватитесь, он загремит так, что я до пенсии его не встречу.
— Ладно. Тогда я твои слова занесу в протокол, насчет задания в Москве. Ничего, подпишешь или как?
— Ну и подпишу. Дело какое.
— А вот Барсиков, боюсь, не подпишет, — вздыхаю я, как бы сочувствуя Совко.
— Подпишет! —
Он уже срывается на крик. На впалых щеках проступают красные пятна, и губы начинают мелко дрожать.
Но тут у меня на столе неожиданно звонит телефон. Внутренний. Я поспешно снимаю трубку. Говорит Кузьмич. Голос у него, как всегда, невозмутимый, но я улавливаю в нем какое-то непонятное мне напряжение.
— Немедленно кончай допрос и иди ко мне! — приказывает Кузьмич.
И кладет трубку.
— Ну что ж, Николай, — говорю я. — Пока все. Ты прав, каждый должен отвечать только за себя. — И повторяю: — Пока все.
Конвой уводит Совко, а я спешу к Кузьмичу.
У него в кабинете я застаю Углова. Вид у обоих хмурый и встревоженный.
— Плохие новости, — говорит мне Кузьмич. — Только что звонил Албанян. Оказывается, исчез Шпринц.
— А с ним и все бухгалтерские документы касательно операций с пряжей, — добавляет Углов.
— Исчез? — удивленно переспрашиваю я.
— Именно что исчез, — кивает Кузьмич. — Ну, и цепочка оборвана. Все концы в воду.
— Что ж делать?
— Немедленно лететь, — решительно говорит Кузьмич. — Возглавь поиск. Самолет через два часа семнадцать минут. Успеешь.
Прошла всего неделя, как я вернулся с Южноморска. И вот я снова лечу туда. Но ощущение у меня такое, словно я не опять прилетаю, а как бы просто возвращаюсь в хорошо знакомые, чем-то ставшие мне даже близкими места, к близким людям. Я предвкушаю встречу не только с моим новым другом Давудом Мамедовым, но и с Сережей Хромым, с Володей-Жуком, с Сашкой-Рыжим. Впрочем, это все — как получится. Задание у меня сейчас совсем другого рода. Предстоит найти исчезнувшего куда-то Георгия Ивановича Шпринца, найти, если… Впрочем, вряд ли. Скорей всего, сам сбежал, испугался чего-то.
Всю дорогу, пока я лечу, Шпринц стоит у меня перед глазами, маленький, щуплый, вертлявый, с огромной глянцевой лысиной, с узким, лисьим, хитреньким личиком, острым носом, под которым кустятся рыжие усики. Он в черном сатиновом халате. За стеклами очков в тяжелой оправе расплываются испуганные глаза. Ну, куда этот бедолага мог исчезнуть? Мне даже становится его чуточку жаль. Хотя я и понимаю, что, скорей всего, он, конечно, жулик мелкий, пугливый, сам, пожалуй, никогда бы не решившийся на такое крупное преступление, в которое его сейчас втянули. Вот, вот, это уже практически важный вывод. Конечно же его втянули и, может быть даже, заставили. А теперь… Видимо, что-то учуяли. Дымом потянуло из Москвы, паленым. Кто-то все же дал оттуда тревожный сигнал? Но о чем? Об убийстве Семанского? Так Гелий Станиславович об этом уже знал и Шпринца не убирал. Сигнал об аресте Совко и Лехи? Они ведь не знают, что Леха погиб. От кого мог поступить этот сигнал? Ну, допустим, от Барсикова. Хотя нет, он ведь ждал звонка Совко, и об его аресте он не знал. И о Лехе тоже. От Шпринца? Да, от Шпринца сигнал поступить мог. Шпринцу я назвал и Леху, и Совко. Назвал, но вовсе не сказал об аресте Совко и о гибели Лехи. И это, мне кажется, нисколько Гелия Станиславовича не испугало. Так же, как его не испугал и мой приезд, о котором тоже, без сомнения, доложил ему Шпринц. И почему я приехал, он тоже доложил. Ну и что? Нисколько, повторяю, они этого не испугались. Гелий Станиславович безусловно уверен, что от убийства Семанского к нему не протянется ни одна ниточка. И вдруг Шпринц исчезает.