На тайной службе Ее Величества
Шрифт:
«Только этого не хватало, — подумал Бонд. — Еще одна со сложенными крылышками. Женщина, разочарованная в жизни. Женщина в депрессии». Он выдержал паузу, подождал, пока принесут заказанную им полубутылку «Крюга». Наполненный официантом наполовину бокал Бонд долил доверху. Поднял его и протянул в ее сторону.
— Меня зовут Бонд, Джеймс Бонд. Пожалуйста, не умирайте. Во всяком случае, сегодня ночью. — Одним глотком он осушил бокал до дна и снова наполнил его.
Она внимательно посмотрела на него, словно принимая какое-то решение. Потом тоже выпила.
— Мое имя Трейси, — сказала она. — Это уменьшительное от того имени, что вам сообщил администратор гостиницы. Была такая святая — Тереза. А я вовсе не святая. Администратор в душе романтик. Он поведал мне о том,
Она резко поднялась. Смутившись, вскочил и Бонд.
— Нет. Пожалуй, я пойду одна. Приходите чуть позже. Я живу в 45-м номере. Там, если захотите, вас ждет сцена любви, едва ли не самая дорогостоящая в вашей жизни. Она обошлась вам в сорок миллионов франков. Будем надеяться, деньги выброшены не зря.
4. Все кошки серые
Она ждала, лежа в огромной постели, натянув простыню до подбородка. Светлые волосы разметались по подушке, как золотистые крылья, над которыми горел всего один ночничок, единственный источник света в комнате: ее голубые глаза ярко блестели, они горели такой страстью, что, будь здесь другая женщина или будь они в другом месте, Бонд объяснил бы это вполне определенным образом. Но перед ним была девушка, попавшая в стрессовую ситуацию, о причине которой Бонд мог только догадываться. Он закрыл за собой дверь, подошел к постели и сел на краешек кровати — решительно положил руку на ее левую грудь, выступавшую под простыней.
— Послушай, Трейси, — начал он, собираясь задать ей несколько вопросов, чтобы выяснить хотя бы что-то об этой необыкновенной девушке, которая творила безумные вещи — азартно играла за карточным столом, не имея ни гроша в кармане, или носилась на матине так, как если бы спешила на собственные похороны, и при этом вовсе не скрывала, что жить ей порядком надоело.
Но девушка, вскинув руку, мягко коснулась ею его губ, Бонд уловил запах «Оды» фирмы «Гуэрлейн».
— Я же предупредила: никаких разговоров. Раздевайся. Иди сюда. Ты ведь красивый и сильный. Я хочу запомнить, как все это может быть. Делай со мной что хочешь. И скажи мне, что тебе нравится, что бы ты хотел от меня. Не бойся сделать мне больно. Обращайся со мной, как с самой последней шлюхой. Забудь обо всем другом. И никаких вопросов. Я — вся твоя.
Через час Бонд тихо, стараясь не разбудить ее, выбрался из постели, оделся при свете уличных фонарей, мерцание которых едва проникало через шторы на окнах, и вернулся в свою комнату.
Он принял душ, нырнул в постель между прохладных накрахмаленных французских простыней и выбросил из головы все мысли о девушке. Прежде чем сон одолел его, он все-таки вспомнил ее слова, произнесенные, когда все кончилось: «Я на седьмом небе, Джеймс. Пожалуйста, приходи еще, когда проснешься. Я хочу повторить это еще раз». Потом она повернулась к нему спиной, не отвечая на его последние ласки, и почти сразу уснула — он, однако, успел услышать, что перед тем она успела всплакнуть.
Какого черта? Ночью все кошки серые.
Так это или не так?
Бонд спал.
В восемь часов утра он разбудил ее, и опять все было так же великолепно, как ночью. Но на этот раз ему казалось, что она прижимается к нему совсем нежно, целует не только страстно, но и с большим желанием. Однако затем, когда им следовало бы обсудить планы на день — где позавтракать, когда искупаться, — она сначала отвечала уклончиво, а потом, когда он стал настаивать, совсем по-детски нагрубила ему.
— Пошел-ка ты к черту! Слышишь? Получил, что хотел, а теперь убирайся!
— Разве ты не хотела того же?
— Нет. Черт меня побери — и любовник-то ты никудышный. Я сказала — убирайся!
Бонд понял, что она на грани истерики или, по крайней мере, на грани отчаяния. Он не спеша оделся, ожидая, что она вот-вот заплачет и тело ее, полностью прикрытое простыней, начнет содрогаться от рыданий. Но слез не было. Вот это уже совсем плохо! Как-никак девушка дошла до последней черты, до самой последней точки. Бонд почувствовал, что его охватывает волна нежности к ней, ему ужасно хотелось защитить ее, избавить от всех невзгод, сделать счастливой. Взявшись за дверную ручку, он мягко произнес:
— Трейси, позволь мне помочь тебе. Ты попала в беду. Но это не конец света. У меня тоже хватает проблем. У кого их нет?
Стандартная фраза прозвучала в тишине, освещенной солнцем комнаты подобно треску жарких поленьев на металлической решетке камина.
— Пошел к черту!
Открывая дверь и закрывая ее за собой, Бонд раздумывал, стоит ли хлопнуть как следует, дабы вывести девушку из этого состояния, или же тихо и беззвучно покинуть помещение. Дверь он прикрыл осторожно. Грубость здесь не поможет. Она уже испытала на себе чью-то грубость — где-то, как-то и больше чем достаточно. Он пошел прочь по коридору, впервые в своей жизни ощущая, что оказался, пожалуй, не на высоте.
…"Бомбар" поднималась вверх по реке. Они уже миновали гавань, по мере того как русло реки сужалось, течение усиливалось. Двое головорезов на корме по-прежнему не спускали с Бонда глаз. На носу лодки продолжала неподвижно сидеть девушка, подставив лицо ветру, похожая на фигуру, венчающую гордый профиль плывущего под парусами корабля. Единственное, что согревало Бонда, — прикосновение ее спины и рукоятки ножа. И тем не менее, как это ни странно, он гораздо острее ощущал сейчас ее близость, это было нечто большее, чем порыв страсти, бросивший их в объятия друг друга прошедшей ночью. Почему-то он считал ее такой же пленницей, каким был сам. Как это? Почему? Далеко впереди, то тут, то там, засверкали огни Старого порта, который некогда стоял у самого моря, а теперь из-за причуд течений в проливе, обнаживших подступы к реке, оказался далеко от берега. Не пройдет и нескольких лет, как здесь построят новый порт, ближе к устью реки, сюда станут заходить океанские траулеры, на которых в Руайаль будут доставлять палтуса, омаров, крабов и креветок. По эту сторону огней попадались редкие мрачноватые, выдвинутые навстречу течению пирсы для частных яхт. А за ними располагались виллы с такими поэтическими французскими названиями, как «Розали», «Ты и я», «Лазурное гнездышко» или «Молодое поколение». Джеймс Бонд осторожно потрогал нож и почувствовал аромат духов «Ода», который донесся до него, перекрывая отвратительную вонь ила и гниющих водорослей. Он никогда раньше не стучал зубами от холода. А сейчас не мог сдержать эту дрожь, однако с челюстью своей все-таки справился и вновь предался размышлениям.
Обычно завтрак был важным моментом в распорядке дня Бонда, но в это утро он почти не замечал, что ел, поспешно закончил трапезу и уселся у окна, поглядывая на аллею для прогулок, зажигая одну сигарету за другой и непрестанно думая о девушке. Он почти ничего о ней не знал, даже национальности. Имя ее звучало на средиземноморский манер, однако наверняка она не была ни итальянкой, ни испанкой. Ее английский безупречен, а одежда и все поведение выдавали привычку к роскоши — школу она закончила, вероятно, где-нибудь в Швейцарии. Не курила, пила, кажется, весьма умеренно, и — никаких признаков наркомании. Более того, ни на тумбочке около кровати, ни в ванной комнате он не обнаружил даже таблеток снотворного. Скорее всего ей лет 25, но в постели она вела себя как опытная и страстная женщина, которая, как говорят американцы, кое-что успела повидать. Она ни разу не засмеялась по-настоящему, лишь едва улыбалась. Казалось, она пребывала в глубокой меланхолии, страдала какой-то душевной апатией, которая, по собственному признанию, делала никчемной ее жизнь. И все-таки он не заметил ни одного из признаков, указывающих на то, что перед ним истеричная неврастеничка, — за прической своей она следила, косметикой пользовалась, вовсе не чувствовалось рядом с ней той атмосферы беспорядка и хаоса, которую создают вокруг себя женщины, страдающие этим недугом. Даже наоборот — кажется, у нее железная воля, завидное самообладание, она прекрасно знает, чего хочет, к чему стремится. А к чему же? Как помнится — все намерения ее безумны, по всей видимости — хочет покончить жизнь самоубийством, и прошедшая ночь — это как последнее желание.