На том берегу
Шрифт:
– …Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами! – такими словами заканчивалось заявление правительства.
– Значит, мы сегодня не пойдём кататься на лодках? – в наступившей затем тишине послышался удивленно-испуганный голос Тани Вяткиной. Ей никто не ответил, все подавленно молчали.
– Интересно, военкоматы уже открыты? – вскоре спросил кто-то.
– Должно быть, – ответило сразу несколько взволнованных ребячьих голосов.
Неужели здесь пройдут немцы?
Решение
Накануне отъезда Маша, восемнадцатилетняя особа, впечатлительная и задумчивая, долго не спала. Она уже не раз ездила вместе с подругами на рытьё траншей, а когда возвращалась и видела на въезде в Москву огромные противотанковые «ежы», ей становилось страшно. Неужели здесь пройдут немцы? – думала она, глядя из кузова полуторки, мчавшейся по полупустынным улицам города. А как же Кремль, как же Большой театр, Третьяковка? Она припомнила, как на днях видела совершенно жуткую картину: установленный на крыше концертного зала Чайковского зенитный расчёт…
Маша выключила ночник, раздвинула плотные занавески и, накинув на плечи пуховый платок, слегка приоткрыла окно.
Октябрь в этот год стоял сухой и прохладный. Метрах в тридцати от её дома на противоположенной стороне улицы росла неохватная липа. Её могучие очертания едва угадывались на фоне непроглядно-чёрного неба. Эта липа помнит Машу ещё совсем маленькой. Помнит она и её родителей, когда они тоже были маленькими. Дальше – её двор, скамеечка, на которой любит сидеть мама, ожидая с работы отца, качели… Вспоминая, как уносили они её в небо, у девушки сладко замирает и чуть вздрагивает сердце. А посередине двора на небольшом постаменте стоит пионер с горном в руке.
Маша озябла и закрыла окно. Неужели здесь, в её родной Слободке объявится немец? – опять подумала она. И вдруг точно озарение снизошло на неё: не быть им здесь! Никогда не пройти им по этой улице, её улице, никогда! И поэтому так величественно-спокойны теперь и старая, много повидавшая на своём веку липа, и юный пионер с горном в руке. Уж он-то обязательно протрубил тревогу, если бы надвигалась опасность! Нет, не быть здесь немцам, сказала сама себе Маша, никогда не быть! Со спокойной душой легла она в постель и вскоре крепко уснула.
Эта непоколебимая уверенность, вспыхнувшая в душе юной девушки, была удивительна ещё и тем, что стоял октябрь 1941 года, самый тяжёлый период в жизни столицы. Положение Красной Армии казалось безнадёжным. Людей всё крепче охватывала паника, штурмом брались уходящие на восток поезда, прекратил работу городской транспорт, закрылись почти все магазины, оставшиеся продукты раздавали бесплатно.
Слухи о том, что немцев видели, чуть ли не в Химках, а Москву непременно сдадут, множились день ото дня. В городе появились провокационные листовки. На одной из них был изображён огромного роста Гитлер, который играл на гармошке и пел: «Широка страна моя родная». А чуть ниже маленький Сталин, грустный, с обвислыми усами, тоже с гармошкой в руках пел такую песню: «Идут последние денёчки…»
Маша прекрасно выспалась и утром, когда вот-вот должна была подъехать с трудом выхлопотанная Андреем Семёновичем на заводе машина, чтобы отвезти жену и дочь на
вокзал, твёрдо заявила опешившим родителям, что никуда уезжать не собирается. Потому что немцу ни за что не взять Москву! И столько уверенности было в голосе этой юной девушки, что даже отец её, мужчина суровый, не терпящий, когда шли поперёк его воли, безропотно подчинился дочери, сказав только:
– Ну, раз так, тогда все остаёмся…
Хочу на фронт!
Стёпке Еремееву восемнадцать должно было исполниться в конце следующего, 1942 года. Но ждать так долго он не мог: к тому времени война уже наверняка закончится! А военком, пожилой лысоватый человек в чине майора, никак не хотел этого понимать.
– Успеешь ещё в окопы, на твой век войны хватит. Подрасти пока, – раздумчиво произнёс он обидные для Стёпки слова. Всё равно убегу на фронт! – поклялся сам себе парнишка, выходя из кабинета нехорошего военкома.
Стёпка учился на электросварщика в ФЗУ при заводе «Компрессор». На заводе были организованы подрывные группы. Если немцам всё-таки удастся прорваться в город, подрывники должны были уничтожить завод, чтобы он не достался врагу. В одну из таких групп в виде исключения (несовершеннолетних привлекать к таким делам не рекомендовалось) входил и Стёпка. Был он высок ростом, могуч в плечах, с румянцем во всю щеку. Выглядел как минимум лет на двадцать. Он уже не один год самозабвенно занимался тяжёлой атлетикой, тягал пудовые гири, увесистые штанги.
Любовь к этому виду спорта вспыхнула в нём в далёком теперь уже 1934 году. В тот год Стёпка впервые воочию увидел захватывающие соревнования штангистов. Он на всю жизнь запомнил день 27 мая, когда отец привёл его на арену летнего цирка «Шапито» в парк культуры и отдыха, где проводился традиционный матч штангистов Москвы и Ленинграда. Особо сильное впечатление на мальчишку произвёл легковес Николай Шатов. Он попросил судейскую коллегию дать ему возможность побить мировой рекорд в рывке левой рукой. На штанге было установлено 78,5 кг., что на целый килограмм превышало достижение швейцарца Антона Эшмана.
Зал взорвался аплодисментами, увидев, вышедшего на помост невысокого роста человека в синим тренировочном трико, плотно облегавшим его красивую рельефную мускулатуру. Потом аплодисменты, как по команде, смолкли. Когда Шатов вплотную подошёл к снаряду в дальних рядах кто-то обронил монетку. На подготовку ушло немного времени. Ррраз – вес зафиксирован! Есть новый мировой рекорд! Буря восторга захлестнула зал. Но вскоре за этим безоглядным весельем последовало обидное разочарование. При контрольном взвешивании вес снаряда оказался «всего лишь» 78, 4 кг…